Говорил он искренне, но почему бы и нет? Смерть владельца нескольких газет всегда вызывает перестановки в редакциях. А в нынешние голодные времена кто не боится увольнения?
– Да, – согласился Роджер, – вот почему я уверен, что вы с готовностью поможете мне отправить преступника туда, куда следует отправлять убийц.
– Конечно, – кивнул мистер Твидл. – Но должен сказать, мой милый Шерингем, надеюсь, что вы проявите такт в своем расследовании. Я питаю особое уважение к дорогому Хоуп-Фэрвезеру. В последнюю нашу встречу мы оказались рядом на приеме в честь боливийского посла, и он заметил мне: «Какое любопытное совпадение, что…»
– Понимаю, – прервал Роджер, догадавшись, что мистер Твидл собирается репетировать свою следующую воскресную колонку сплетен. – Я не обвиняю в чем-либо сэра Чарлза. Что может быть нелепее? Однако срочно требуются показания некой леди… Вот в этом вы можете поспособствовать.
Мистер Твидл принял вид настолько угловатый, настолько позволяла ему анатомия.
– Мой милый Шерингем… Вы ставите меня в трудное… Эти вопросы так деликатны…
– Знаю, знаю. Но вероятно, вам известны не все факты. Если нет, они не для публикации, но я знаю, что могу положиться на ваш журналистский такт.
– Естественно, – облизнулся мистер Твидл.
Роджер кратко сообщил ему о передвижениях сэра Чарлза Хоуп-Фэрвезера в Хорсли-лодж.
– Теперь понимаете, Твидл, – продолжил он, – что в отношениях сэра Чарлза с леди нет ничего компрометирующего. Будь оно иначе, зачем бы она вообще с ним приехала? Ее присутствие для разговора с Комстоком не требовалось. Кроме того, если Миллс говорит правду и сэр Чарлз действительно просил, чтобы в машину сообщили, что он задерживается, то в тот момент сэр Чарлз не беспокоился о том, чтобы скрыть личность дамы. Сейчас-то совсем другое дело. Он не хочет, чтобы ее в это впутывали, и это галантно с его стороны. Но поведайте нам, Твидл, кто эта леди? Кто та высокая, темноволосая, худощавая дама, как мне сказали, лет тридцати, с которой сэр Чарлз мог бы благопристойно и открыто совершить загородную прогулку в автомобиле?
Улыбка мистера Твидла сделалась почти полукруглой.
– Ну-у-у, мой милый Шерингем, я взаправду… Нет, я взаправду не вижу причин, почему мне не следует раскрывать… Разумеется, строго по секрету… крошечную светскую тайну, которая скоро будет оглашена. Знающие люди шепчутся, будто сэр Чарлз Хоуп-Фэрвезер, который шесть лет назад потерял свою очаровательную супругу в жуткой авиакатастрофе, что лишила свет остроумного и сердечного майора Артура Полуилвла и изысканной леди Стьюкли, вскоре поведет к алтарю новую невесту. Упоминают имя леди Филис Долримпл, старшей дочери маркиза Кворна. Его супруга, – добавил мистер Твидл, – разумеется, урожденная Питчли.
– М-м… – протянул Роджер.
– Нет, нет, дальше я не пойду. Не стану делать вид, будто Филис Долримпл та или не та леди, какую вы ищете. Но описание… насколько его хватает… ей бы подошло.
– Большое спасибо, Твидл, – сказал Роджер. – Я знал, что именно к вам мне следует обратиться.
Встав из-за стола в углу, где беседовал со своим информатором, он потянулся за шляпой и тростью.
– Очень надеюсь, – взволнованно произнес мистер Твидл, – что вы не совершите опрометчивый поступок! И главное, прошу меня не упоминать. Мое молчание, если могу так выразиться, мой хлеб, и…
– Мой милый Твидл, из меня клещами вашего имени не вытащить. Буду сама осторожность. Я очень вам благодарен. Когда представится шанс, я сделаю столько же и для вас. Вы должны пообедать со мной как-нибудь.
– Очаровательно, очаровательно! – откликнулся тот.
– А теперь вы ведь меня простите, верно? – сказал Роджер и поспешил прочь.
Вскоре он объявился у городской резиденции маркиза Кворна на Беркли-сквер. Легко поднялся по длинной лестнице и уверенно позвонил в дверь. Ему открыл лакей.
– Леди Филис Долримпл дома? – спросил Роджер с видом человека, который не сомневается, что его примут.
– Нет, сэр, – ответил лакей, как человек, который тоже ни в чем не сомневался.
– Нет?
– Нет, сэр. Ее светлости нет дома.
– Боже мой! Это очень… Вы говорите, ее нет дома?
– Да, сэр.
– Ни для кого? – уточнил Роджер.
– Да, сэр, ни для кого.
«Ага! – подумал Роджер. – Значит, она все-таки дома».
– Могу я что-нибудь передать, сэр?
Достав из кармана блокнот, Роджер извлек листок бумаги, который оказался оборотной стороной счета от дантиста, и нахмурился:
– Сегодня ведь шестнадцатое, среда?
– Прошу прощения, сэр, ее светлость вас ожидает?
– Я думал, что ожидает. Ладно, не важно.
– Ее светлость нездорова и отменила на сегодня все встречи. Но если бы вы хотели что-нибудь передать…
– Нет, – покачал головой Роджер. – Или, может, поговорить с ее горничной… мадемуазель…
– Мадемуазель Селией?
– Конечно! С Селией.
– Какое имя мне назвать, сэр?
– Сомневаюсь, что она помнит мое имя, – ответил Роджер, – но можете сказать, что я приехал из Хорсли-лодж.
– Хорошо, сэр. Не соблаговолите ли пройти?
Чуть удивленный собственными смелостью и изобретательностью, Роджер прошел в элегантную небольшую комнату, обставленную тремя черными кубами и четырьмя трубчатыми креслами. Там он и сидел, обивая каблуки о навощенный алый пол и услаждая свой взор четырьмя алюминиевыми стенами и угловатой скульптурой современной французской школы, пока через пять минут дверь не открылась. Вошла подтянутая, некрасивая парижская горничная.
– Вы мсье Миллс, да? – спросила эта особа.
На одну мучительную и бесконечную секунду Роджер замешкался, быть ему Миллсом или нет, а потом признался, что он самый.
– Миледи говорит, вы очень добры. Она понимает, что со смертью бедного лорда Комстока все изменилось. Ей жаль, что она не может встретиться с вами сама, но у нее atroce [30] мигрень, и она просит ее извинить.
– Разумеется, разумеется, – откликнулся Роджер. – Конечно же, она очень расстроена.
– Расстроена?
– Всем этим.
– Я не понимаю. Миледи… больна.
– Сожалею, – произнес Роджер, чувствуя, что что-то упустил. – Я только хотел сказать, что убийство лорда Комстока, наверное, потрясло ее.
– Ах, это? Разумеется, для вас это тоже трагедия.
– Естественно, – согласился Роджер, вспомнив, что ему полагается быть Миллсом. – Страшный удар.
Внезапно ему пришло в голову, что горюющему Миллсу не следовало бы порхать по городу в светло-сером костюме с веселеньким галстуком.
– Именно, именно, – добавил он неопределенно. – Именно. Насколько ее светлость…
– Она вполне понимает, – заверила мадемуазель Селия.
Роджеру хотелось бы сказать то же самое, но, изображая другого человека, трудно задавать вопросы.
– Она просила передать, – продолжила мадемуазель Селия, – чтобы вы не беспокоились из-за чека, ведь не ваша вина, что из договоренности ничего не вышло.
Удивленный Роджер осторожно заметил, что ее светлость очень добра.
– Я приложил все силы, – рискнул он.
– Parfaitement, monsieur [31]. Ее светлость будет сама тактичность, она просила меня заверить вас в этом.
Роджер сказал, что премного обязан.
– Она ценит, что вы пришли, но это ведь не рискованно?
Он развел руками.
– Уже не так рискованно, когда он мертв? Но большая разница между тихим телефонным звонком в понедельник и колоколом в среду. В конце концов, если я начну рассказывать всякое… Но я-то ничего такого делать не стану!
Поразмыслив, Роджер понял, что мистеру Миллсу предлагают купить молчание мадемуазель Селии. Даже сожалея, что расстается с казначейскими билетами, он мысленно похлопал себя по плечу. Мистер Миллс – о да! Относительно мистера Миллса чутье Роджера не подвело.
Выходя из дома на Беркли-сквер, он едва не столкнулся с джентльменом в шелковом цилиндре, который несся во весь опор и извинился как-то сдавленно. Роджер узнал мрачное красивое лицо и внушительную фигуру главного партийного организатора. Что бы ни заставило леди Филис отменить все дела и встречи, оно, очевидно, не удержит за дверью сэра Чарлза Хоуп-Фэрвезера.
