Скорняков, казалось, не удивился, открыл дверь, пригласил пройти.
— Не «надеялись», Михаил Иванович, а знали точно, — перебил Воронов. — Очень много нестыковок вы мне дали для размышлений. У меня к вам несколько вопросов.
— Ну, начинайте, — вздохнул Скорняков.
15
Скорняков поднялся из кресла, подошел к столу, достал сигарету из деревянного ящика, потом снова положил ее туда. Снова взял, размял, закурил. Сделав несколько затяжек, взял в руки пепельницу, вернулся к креслу.
— Ну-с, так, — будто подвел он итоги некоего процесса. — Значит, нашли…
Воронов уже успел продумать стратегию и тактику предстоящего разговора и сказал спокойно, почти без интонаций:
— Нашел, но, уверен, слишком малую долю того, что есть. И вообще это была находка случайная. Овсянников вряд ли держал дома, то есть в месте, где кто-то другой мог наткнуться случайно, важные бумаги.
— Да-да-да, — торопливо закивал головой Скорняков. — И вообще…
Он сделал несколько затяжек. Сперва торопливо, выпуская дым через ноздри, потом спокойно, размеренно, а в конце, глубоко затянувшись, пустил несколько колечек дыма, после чего затушил сигарету.
— Пора, пожалуй, рискнуть и рассказать о своих подозрениях.
Он даже не глянул в сторону Воронова, будто давая понять, что его мнение тут не имеет никакого значения.
— Возможно, все, что я тут надумал сам себе, окажется пустым фантазированием, но это покажет только будущее, — проговорил он медленно, будто все еще раздумывая. — Наши интересы пересеклись в плоскости тайного общества. Оно соединило и мой интерес к сибирскому сепаратизму, и интерес Ивана к Балясной.
Скорняков увидел удивление Воронова и жестом предупредил возможные вопросы: дескать, все сейчас сами поймете.
— Вы помните мои слова о том, что тут, в Сибири, немного странным образом пересеклись интересы декабристов и поляков. Сближало их многое. Начать с того, что и те, и другие намеревались изменить порядок в империи и готовили заговор. И те, и другие успеха не добились, поскольку заговор в реальности оказался секретом Полишинеля, о котором не знал только ленивый. В общем, много разного, вплоть до мелочей, но не это главное. Самое важное, что сближало, — отношение к трону!
Скорняков подошел к стеллажу, вынул солидных размеров том, судя по внешнему виду, довольно старый, положил его на стол, потом присел сам.
— Эта книга создана мной. В том смысле, что все, находящееся тут, собрал я. Вы спрашивали о материалах, и вот они перед вами. Собирал по листочку, если не мог взять — делал копии, если невозможно было скопировать — запоминал, потом пересказывал по памяти. Вы скажете — кустарничество, а я скажу — труд! И ничем не менее важный, чем труд тех историков, которые сидят в архивах! Надо просто понять, что за любым документом стоят люди, которые в любой момент могут проявить обычные человеческие качества и что-то напутать, — улыбнулся Скорняков. — Впрочем, это уже теория, а нас интересует сейчас практика.
Он потер ладони друг о друга.
— Итак, практика. Напомню вам, друг мой Алексей, некоторые детали, которые помогут понять дальнейшее в отношениях декабристов и поляков. Учтите, что отношение и к тем, и к другим всегда было неоднозначным. Тут вам и принципы дворянской солидарности, а император — первый дворянин державы! И патриотизм, а защищать державу могут только дворяне — соль ее! А с другой стороны, угнетение, неравноправие и все такое прочее. Следовательно, точек зрения много, а отношений еще больше.
Скорняков сцепил пальцы рук, сделал несколько вращательных движений.
Продолжил:
— Убийство Павла, как известно, еще долго откликалось российскому трону разного рода намеками и напоминаниями. Александру открыто поминали его осведомленность о предстоящем убийстве отца, что, конечно, не способствовало росту уважения к монарху. После того как «сместили» Павла, да еще, вспоминая свержение его отца — Петра III — и воцарение маменьки Екатерины, гарантий неприкосновенности нового монарха никто не мог бы дать. В общем, Александру пришлось приложить много сил, чтобы в Европе создалось впечатление, будто в России появился настоящий монарх, то бишь единовластный правитель!
Скорняков снова положил руку на книгу:
— Тут изложена вся история в подробностях, но я ограничусь пересказом. По закону о престолонаследии после Александра на трон садился его старший сын. Но сына у Александра не было, и следующим должен был стать его брат Константин. Однако тот отлично чувствовал себя в Варшаве, где был фактически наместником и крутил дружбу с польской аристократией. Ну, конечно, — ухмыльнулся Скорняков, — в той степени, в которой это позволяла польская аристократия.
— Чуть подробнее, — попросил Воронов. — Что-то я не понял про польскую аристократию.
— А что тут «подробнее»? Она всегда была высокомерна в отношении соседей. Что в отношении русских, что в отношении литовцев или немцев. Ну, о белорусах я вовсе не говорю, потому что для польской аристократии такого народа не существовало.
