него.
– Не нашел, – еле выдавил Хейз.
– Знаешь почему? – Она улыбнулась и погладила его по мокрой щеке. – Платья там просто нет.
– Я знаю, – сказал Маркус и поцеловал ее пальцы, что едва коснулись его губ.
– Все будет хорошо, – она улыбалась все той же улыбкой.
Затем подсела ближе, обхватила руками его взмокшую голову, запустила холодные пальцы в его волосы, поцеловала в щеку, потом в губы, потом отстранилась от него.
– Я не могу тебя обнять, – он показал скованные наручниками руки.
– Ты не можешь меня обнять, потому что меня здесь нет.
Маркус почти не видел ее сквозь слезы; потом она стала прозрачной, а вскоре рассыпалась мерцающей пылью и исчезла совсем.
– Не уходи…
Кэтрин исчезла так же быстро, как появилась, оставив только холод и щемящую боль где-то меж ребер.
Машина сигналила проблесковыми маячками, перед ним сидели двое в патрульной форме.
– Я офицер полиции, – сказал Хейз.
– А я мать Тереза, – заржал полицейский.
– Очухался, что ли? – повернулся другой. – Кража со взломом. Сегодня точно не твой день.
– Это мой дом, – еле вымолвил Хейз.
– Развелось наркоманов… – буркнул первый.
Маркус закрыл глаза.
– Мне передали, ты хотел бежать? – Нико подсел к Джереми.
– Я хочу выйти.
– Не понял.
– Я хочу выйти из игры, – повторил он.
В клубе так били басы, что Джереми не сразу понял, услышал его Нико или нет.
Нико сидел неподвижно, смотрел на ряд ровно выстроенных бутылок виски и помешивал зонтиком свой коктейль.
– Так просто не получится, Джей-Джей. Ты же помнишь, сколько мне должен?
Джереми помнил, он не мог забыть об этом ни на секунду, даже когда спал. Каждую секунду думал, как вылезти из этого дерьма.
– Давай так! – Нико хлопнул по стойке. – Ты сходишь еще на одно дело, и потом я решу, как с тобой поступить.
– Еще на одно?
– А что не так? Тони рассказал, как ты спас его. Этот кретин хоть и мастер по взлому дверей, но высоты боится жуть как.
Джереми молчал.
– Мы же не звери какие. Насильно никого держать не будем. Но пока я не найду, кем тебя заменить, придется еще поработать. Либо…
– Что «либо»? – Он напрягся.
– Либо гони бабки, – рассмеялся Нико. – А ты о чем подумал?
Джереми не сводил глаз с пустого стакана.
– Эй, Люк, налей-ка ему! – Нико хлопнул его по спине. – Угощаю. – Он улыбнулся.
От этой улыбки у Джереми свело ноги, а от мысли, что придется идти еще на одно дело, разболелась голова. От незнания, чем закончится это дело, ему захотелось сдохнуть. Вообще перспективка сгинуть где-нибудь в наркопритоне уже не казалась такой уж ужасной – куда лучше, чем быть на побегушках у уличной наркомафии.
– Ты думаешь, ты один такой? – Нико снял зубами вишенку с зонтика и начал медленно ее смаковать. – Все хотели сбежать, и те трое тоже. Да, – он уловил недоверчивый взгляд Джереми, – каждый из них. Зачем мне врать? Я знаю, что случилось досадное недоразумение с той девушкой, да? Но ты не волнуйся, все под контролем.
К черту такой контроль, подумал Джереми.
Голос у Нико был доверительный, будто они сто лет как друзья, будто от того доверия к нему стало бы больше.
– Ты боишься попасться? – продолжал он. – Все боятся, в этом и драйв. Но потом к этому привыкаешь. Ты просто рано попал в передрягу, не успев войти во вкус.
Джереми не хотел входить во вкус, и он не боялся попасться – это было бы спасением; он боялся того взгляда, каким перед смертью смотрела на него та девушка с перевязанным шарфом ртом, и хоть и не он прижимал ее голову к подушке, ожидая, когда последний вздох, последняя судорога покинет и без того обессиленное тело, он все равно почувствовал себя убийцей.
Джереми не хотел иметь ничего общего с этим Нико, как и с теми другими. Как же хотелось ему вернуться в тот день, когда он впервые увидел этого слащавого типа, и врезать себе как следует или ему врезать, что тоже неплохо, – в общем, сделать хоть что-то, но только не связываться с ним! Однако было уже поздно; всегда слишком поздно, когда нечем платить. Когда последнее, что у тебя остается, – это ты сам, а сам ты никому и не нужен, даже самому себе.
Стакан наполнялся водкой. Кубики льда исчезали в ней, клацая льдом о стеклянные стенки.
Джереми отпил до середины. Ледяное и жгучее разлилось в груди.
– Ну, так что ты решил? – Нико смотрел на него как ни в чем не бывало. Будто спрашивал о походе в кино или на крикет.
– А я могу что-то решать? – Джереми стукнул стаканом по стойке бара и пошел вон из клуба.
Нико и не пытался его остановить – он знал таких, как Джереми, он знал, что каждый раз, решая сбежать, они возвращались за дозой. Они приходят, смотрят на тебя дерзким взглядом, получают товар и говорят себе, что этот раз был последним. Нико знал, как выглядят последние разы. В них нет дерзости, нет свободы, они пахнут смертью и более ничем, только она могла забрать их у Нико. А пока они живы, воля каждого из них принадлежит ему.
Вечерний город проплывал огнями безлюдных улиц и светодиодных реклам мимо окон автобуса, в котором уже полчаса трясся Джереми. Его тошнило то ли от качки, то ли от голода, он рисовал что-то на стекле, но, забыв что, стирал незамысловатые узоры, дышал на стекло и начинал по новой. В детстве он всегда так делал по пути в школу – ехать было около часа, а сидел он один, он всегда был один, даже посреди толпы. Он и дурь-то впервые попробовал, чтобы не быть одному, но и это не помогло. До другого конца города было несколько миль. Джереми прислонился к дрожащему стеклу; проплывавшие мимо улицы стали одной сплошной полосой, потом и ее не стало, все затуманилось, побежало, и он тоже побежал – в какую-то темную бездну подступившего сна.
Он снова увидел мать. Она тихо плакала, сидя в выцветшем старом халате на темной послеполуночной кухне.
– Ты же обещал, что это было в последний раз, – говорила мать, – ты же сказал, что бросил, ты же продал все, все, что тебе покупал отец, даже видеокамеру… Ты же целый год выпрашивал ее у него. Если б он был жив… – Она вдохнула полной грудью, захлебнулась подступившей обидой и выдохнула тихим рыданием.
Джереми не двигался с места; сейчас его волновал только этот пакетик, который был у матери в
