руках, больше всего он хотел его забрать.
– И ради этого, – она трясла травкой, глядя на него покрасневшими от слез глазами, – ради этого ты губишь себя?
Джереми чувствовал себя паршиво, очень паршиво, впрочем, как и всегда.
– Отдай, – сказал он.
– Что? – Мать медленно встала со стула, покачиваясь на тонких ногах, и пошла к нему. – Что ты сказал?
Ноздри ее раздувались, подбородок дрожал, растрепанные волосы, наполовину седые, лохматыми прядями спадали на лоб; она убирала их и убирала, открывая ему свое измученное от страданий лицо, чем еще больше раздражала Джереми. Он не хотел ее видеть, он вообще ничего не хотел.
– Отдай, мам, это не твое!
– Ты хоть понимаешь, ты отдаешь себе отчет, – она сжала пакетик в кулаке, – к чему это приведет?
– Отдай, я сказал! – Какое-то непонятное, непривычное для него бешенство накатило, овладело всем телом. – Не ты это покупала! – закричал Джереми. – Не ты!
Он подошел к матери и схватил ее за запястье так, что что-то хрустнуло у него в руке.
– Не отдам, не отдам! – кричала она.
Волосы ее растрепались, лицо еще больше залилось слезами. Джереми силой разжал ее тонкие пальцы и выхватил травку.
Мать осела на пол и… И больше он ничего не видел. Он убежал из дома. Он потом часто от нее убегал.
…Автобус заскрипел тормозами и покачнулся, разбудив Джереми.
«Конечная», – раздалось из динамика.
Дом их находился почти у автобусной станции: пройди немного, заверни за высокое здание автовокзала, и вот он – небольшой многоквартирник с вечно горящими окнами и полупогасшими фонарями вокруг. В их квартире свет тоже горел. Женская тень ходила по кухне, временами заглядывая в окно. Она ждала его каждый день до глубокой ночи, пока не падала без сил.
Джереми спрятался за угол здания автовокзала, прижался к телефонной будке и так и смотрел из-за нее. Ему показалось, мать стала еще меньше, еще сутулее. Сколько его не было дома, около года? Он зайдет, непременно зайдет, только не сейчас, потом, после… Джереми вошел в будку и, найдя в кармане пару монет, снял трубку.
Что он ей скажет, как начнет? Он вставил монеты в приемник и крутанул диск. После гудка – ее голос.
– Алло, – раздалось на том конце.
Джереми молчал.
– Сынок, это ты? – прерывалось скрипучими помехами.
Что он скажет? Что ему нужны деньги, а где она их возьмет? Заложит квартиру?
– Джереми, почему ты молчишь?
Он повесил трубку и прислонился к холодному металлу телефонного аппарата.
В будку постучали.
– Вы все?
Какой-то мужчина.
– Все, – сказал Джереми и вышел.
Он все дальше уходил от дома, или это дом отдалялся от него, в какую-то свою иную жизнь, в далекое прошлое, полное сожалений…
Джей побрел в сторону метро. Автобусы уже не ходили.
До клуба он добрался лишь за полночь.
* * *
– Эй, малой, просыпайся! На дело пора.
Джереми трясли за плечо. Он открыл глаза. Напротив него стоял Тони, причмокивая зубочисткой в зубах.
– Здоровяк уже ждет, – сказал он.
Джереми опустил затекшие ноги с кожаного скрипучего дивана, потер глаза, заметил наглую ухмылочку Тони и понял, что дело это навряд ли будет последним.
– Алло, мистер Хейз?
– Да.
– Простите, если разбудил…
– Мистер Зимерман, это вы?
– Да, это я.
– Господи, который час?
– Полпервого ночи.
– Что случилось?
– Вам лучше приехать.
Через четверть часа Кристофер уже был в кабинете Зимермана, не веря тому, что тот говорил.
– Вы хотите сказать, что не видели, как он ушел?
– Я прошу прощения, мистер Хейз, что вызвали вас среди ночи… Ума не приложу, как такое могло случиться. Я видел, как он выходил на прогулку, но как он вышел за общую территорию – нет. Может, охрана не признала в нем пациента…
– Что значит – не признала? Вы не знаете всех в лицо?
– Я-то знаю, а вот ребята на выходе могли и просмотреть.
– Бред какой-то…
– Согласен, ситуация, прямо скажем, из ряда вон, но послушайте, мистер Хейз…
– Можно просто Кристофер.
– Послушайте, Кристофер, каких-либо серьезных отклонений у вашего брата я не заметил. Вреда себе он никакого не причинит, как и другим людям тоже. Да, у него есть проблемы, вызванные трагической кончиной его жены и этой навязчивой манией преследования, но, знаете, мания преследования бывает и у вполне себе здоровых людей.
– Вы хотите сказать, он вполне себе здоров?
– Не совсем. Его галлюцинации хоть и не приводят к серьезным припадкам, но они все-таки есть, и… Не хотел вас огорчать, пока не был уверен…
– Что-то еще? – заволновался Крис.
– Понимаете, этот случай с убийством…
– Я до сих пор не могу понять, как это произошло.
– Люди с такой тонкой психикой, как у вашего брата, как и все в нашем учреждении, способны на многое, гораздо на большее, чем мы можем себе представить. Они могут нарисовать себе что угодно и кого угодно, воссоздать свою реальность и поселиться в ней.
– Я не совсем понимаю.
– Это убийство, о котором постоянно говорит ваш брат, ведь произошло на самом деле.
– Да, но не здесь, не в этом доме.
– Тем не менее оно не полнейший вымысел – вымыслом стало лишь место.
– Но каким образом?
– Я попытался восстановить все, что случилось в тот день.
– Так… – Крис подвинул стул и присел.
– Ваш брат услышал программу новостей, доносящуюся из открытых дверей кладовой комнаты.
– Та палата, она…
– Она абсолютно пуста, мы хотели занять ее под кладовку. В ней никого не бывает, кроме нашего уборщика; он в тот день, взяв необходимые тряпки и средства, пошел мыть туалет, а радио, которое он всегда носит с собой на шее, чем, скажу, постоянно меня раздражает, радио он оставил в этой самой кладовой комнате, которую к тому же забыл закрыть. В тот момент, когда ваш брат вышел из своей палаты – а передвижение в этом корпусе, как вы знаете, у нас свободное, да и размещение сродни домашнему…
– Да, вы говорили, что интерьер, приближенный к домашнему, положительно влияет на психику.
– Ох, если б вы знали, сколько сил и времени у меня ушло на то, чтобы донести это до руководства!.. Но в итоге они пошли на мои условия и переоборудовали палаты, а пациенты пошли на поправку и перестали так часто сбегать. Им кажется, что они дома.
– Да, я знаю; пожалуйста, продолжайте.
– Простите. Так вот, после того как ваш брат услышал экстренный выпуск новостей, в котором подробно описывались убийство и сама жертва, ее внешность, положение ног и рук и так далее… В связи с шатким состоянием Маркуса все, что он
