дугах, а «птеродактили» парят лишь над самыми зрелищными местами — где гонщики опрокидываются, несутся кубарем со склонов кратеров, взлетают в воздух… словом, делают все то, ради чего зрители собрались у экранов. Остальные десятки миль можно считать слепыми зонами, и это мне на руку: в одной из таких зон я и «срежу путь».
В юшке тумана валуны похожи на попадавшие надгробия — по утрам пустыня выглядит особенно уныло. Ни города, ни завода отсюда не видно, и единственным признаком разумной жизни служит железная громада в виде стадиона. А еще — россыпь боксов и трейлеров вокруг нее, как будто съехалась колонна хиппарей.
От пустоты вокруг создается странное впечатление: словно стоит покинуть стадион, и другого пути уже не будет, кроме как исчезнуть из радаров и раствориться в мертвой серости равнины. Но это не так: по всему плато нагромождена сеть построек — гораздо меньше, однако в случае чего некоторое время протянуть на них можно. Это контрольные дуги с колонками подзарядки и аварийными боксами, рассчитанными на пару дней пребывания в них. Всего таких точек семь, по четырнадцать миль от одной до другой, после чего меня ждет это же место, только с противоположного конца — в качестве финиша.
И вот я уже стою у черты, и начинает пробирать мандраж. Я больше месяца готовился к чемпионату, но не думал, что будет так сложно перебороть страх. Руки сами вцепились в руль — как будто это штурвал истребителя, на миг повисшего в невесомости, и как будто мертвая хватка как-то поможет не сорваться вниз. Начинает выпрыгивать сердце, а в голове словно раскочегаренный улей. Нужно взять себя в руки.
20…
Пытаюсь успокоиться, но дыхание только учащается, на стекле шлема все чаще вспыхивает испарина. Появляется ощущение нехватки воздуха, словно я заперт в стеклянном гробу и нахожусь под толщей воды. Становится еще больше не по себе, когда осознаю: в каком-то смысле так оно и есть. Но уж точно не в прямом. Нет уж.
14…
Чувствую, как кровь прилила к лицу от мысли, что сейчас на светофоре вспыхнет зеленый. И нужно будет сорваться с места — что есть силы вдавить педаль газа в пол, проматывая в голове маршрут на пять миль вперед. На семь. На десять. До последней трещинки в проклятом грунте. Безумие и сосредоточенность. Сосредоточенность и безумие. И так до конца.
9…
Черт бы меня побрал. Все ради Мэй. Она будет ждать меня за финишной прямой. По пути прочь из этой дыры.
5…
Сосредоточенность.
4…
Безумие.
3…
Сво-
2…
бо-
1…
Клубы пыли хлещут из-под колес. Частицы почвы трещат на стеклах, заглушая вой электродвигателя. Сизый шлейф растет, будто облако взрывной волны, и железный стадион исчезает в нем прежде, чем успевает уйти за линию горизонта. Первый шаг к преодолению собственных возможностей сделан.
Машину быстро начинает заносить, и чем выше скорость, тем сильнее толчки. Все происходит в сотый раз, но ощущения совсем другие, когда стартуешь во время чемпионата. Теперь любая ошибка может положить всему конец.
От ухаба чуть не теряю управление, но быстро обошлось. Нужно думать исключительно о маршруте, а в голову лезет всякая чушь вроде японских мудростей про жизнь. Когда находишься за рулем болида, никакая мудрость не поможет, даже если она про самураев. Потому что гонка — другое измерение, в котором обычные законы жизни не значат ничего.
Впереди еще две выбоины, но с противоположной стороны. А дальше — три мили можно выжимать до предела, пока не появится два больших валуна. И у меня нет другого выхода, кроме как проскользнуть между ними: вписаться, как ниткой в ушко иголки, с той лишь разницей, что промах означает смерть. А после — сразу направо, в объезд холма, так как слева рельеф похож на окаменевшую морскую рябь, в которой «акула» застряла бы навсегда.
И вот — первая контрольная дуга. Заряжаться не буду: Фин постарался на славу, увеличив емкость батареи настолько, насколько это возможно. Скорее всего, так сделали все участники, чтобы не терять ни секунды даже на подзарядку. Поэтому, электроколонки здесь уже скорее рудимент, напоминающий старым пилотам о былых временах. Я даже не уверен, исправны ли они.
Оставляю дугу в облаке пыли и лечу дальше. Фобос похож на гнилую картофелину, следящую за каждым моим поворотом руля. Как и «птеродактили», парящие в желтом небе словно стервятники — посмотреть, как я подпрыгну на холме, и быть может размажусь об острый камень справа от кратера. Тогда бы они пустились в пляс — кружить над лохмотьями железного мяса вперемешку с человеческим, и беспрерывно щелкать объективами, делая снимки для ралли-хроникс. Так уж запрограммированы.
Увы, я их разочаровал: мой полет был предельно точен. Даже на пробных заездах получалось хуже, а там не было такого психологического фактора, как стая слетевшихся камер. При соприкосновении с грунтом меня сильно тряхнуло и повело в сторону, но это было терпимо. Я бы даже сказал — потрясно.
Впереди вырастает склон кратера, над которым тоже кружат дроны. Наверное, многие пилоты неудачно приземляются, тут же влетая в воронку. И со стороны это смотрится зрелищно, особенно при повторе с разных ракурсов. Но только не для гонщика, для которого ракурс один — самый эпицентр гребаной мешанины из песка, кусков металла и битого стекла. Если только повезет остаться в живых.
Дальше шесть миль «свободного полета» — и вторая контрольная дуга. Разгоняюсь до головокружения, выкидывая из головы слова одного спортсмена, вроде сноубордиста — «думай быстрее, чем мчишь, или ползи медленнее, чем думаешь». На таких скоростях думать невозможно — все вокруг плывет, слившись в сизо-бурый поток на фоне пыльного неба. Машину трясет, как шаттл в гиперпространстве, а двигатель воет так, что кажется вот-вот взорвется. Попадись на дороге любой камушек больше ореха — и меня отшвырнет, опрокинет, закрутит вихрем и разорвет в клочья. Но иначе в этой гонке не победить, кроме как скользя по тонкой грани.
Перед глазами начинает проноситься вся жизнь, и первым вспоминается, как мы с Мэй поехали в Гленко Маунтин кататься на лыжах. Каждому из нас казалось, что мы мчали как болиды,
