такой же приговор!
— А что, он должен был их на словах уговаривать? — Ворон стал злиться. Они с прокуроршей говорили на разных языках. — «Одумайтесь, пацаны, это против закона»! — шутовским тоном произнес Ворон. — Только про закон ни у нас не говорят, ни у вас! Такое слово вообще не в ходу, это лабуда для лохов!
— Но мы стараемся этой «лабуды» придерживаться! А вы на нее плюете!
Ворон пришел в ярость.
— Расскажи Серому про ваш закон! И про вашу справедливость! Через одиннадцать лет, если он выживет!
«ПМ» из-под сиденья сам выпрыгнул ему в руку и уперся в бок прокурора Головко. Железом он почувствовал ребра и тут же вспомнил хрупкую девичью фигуру со всеми ее изгибами, выпуклостями и впадинами, что на миг парализовало, нахлынувшую было решимость. И тут же он ощутил, что-то твердое в области солнечного сплетения. Это был такой же «ПМ», только вынырнул он из бокового кармана дурацкой коричневой сумки, и держала его тонкая рука юриста первого класса Головко. Держала уверенно и умело, предохранитель спустить не забыла… Да и лицо у нее было соответствующее: сразу понятно — нажмет и не поморщится…
— Не ожидал, Костя? Думал, привез овцу на закланье? — Ствол сильнее уперся в солнечное сплетение, видно, она тоже разозлилась. — И что дальше?
А хрен его знает, что дальше! Это не дешевое кино, где можно выбить наведенное в упор оружие. Тем более в такой тесноте. Дальше либо два выстрела и два трупа, либо расход по-хорошему… Но где тут «хорошее»?
Сзади послышался треск, как будто кто-то наступил на сухую ветку, что-то тяжелое плюхнулось на землю, и сразу вокруг машины выросли темные угрожающие силуэты.
— Запрись, Маша! — Ворон мгновенно заблокировал дверь, завёл движок, включил заднюю передачу, вдавил педаль газа… Напрасно: «Нива» вздрогнула и бессильно заглохла — бревно под колёса бросили, суки!
Вспыхнул яркий фонарь, по боковому стеклу ударили чем-то железным, но не разбили.
— Ну, ты и резкий, лошара! — произнёс гнусавый, возможно, нарочито измененный голос. — Но больше не рыпайся, мозги выбью! Выходите, голубки, в тачиле все равно не отсидитесь!
Ворон прищурился, заслонился левой рукой от слепящего света. Кажется, трое. Что-то держат в руках, похоже, волыны… Он чуть приоткрыл окно.
— Слышь, пацаны, вы попутали. Я — Ворон! — громко сказал он. — Свет убери!
— Чё? — хрипло спросил гнусавый. — Своей вороной командуй! Ну-ка, пусть открывает клювик!
Кто-то безуспешно дергал дверь Марины и матерился тонким голосом.
— Открывай, шлюха, хуже будет! — И сразу стали бить в окно чем-то тяжелым. Стекло не выдержало — посыпались осколки.
— Пацаны, не лезьте в блудную! — как можно внушительней произнес Ворон. — Меня не знаете, так Оскаленного знать должны, Бешеного… Это мои люди…
— Да мне по хрен кто ты, и кто там у тебя скалится! Будешь тихо сопеть, лавэ отдашь — может, и отпустим. А вороне твоей придется поработать…
Сильный удар разбил и водительское стекло, рука в перчатке выключила блокиратор, двери распахнулись одновременно, гнусавый упёр обрез Ворону в щеку:
— Вынимай ключи, живо! Башку снесу!
С другой стороны кто-то вцепился Марине в волосы и, по-прежнему тонко матерясь, тащил наружу.
— Быстрей, цаца, а то нос отрежу!
Они действовали слаженно и уверенно: чувствовался опыт и ошибочная убежденность, что неожиданность и сила всегда будут на их стороне, а лохи никогда не осмелятся дать отпор, что, к сожалению, соответствовало действительности. И ослеплённые этим заблуждением, они не брали в расчёт те случайности, которые в один миг ломают привычные схемы и превращают их из распорядителей чужими жизнями в начавшие разлагаться трупы, хотя процесс гниения более-менее длительный и становится очевидным лишь через несколько дней. Но вряд ли этим можно утешаться…
Бах!
Марина выстрелила первой. Для бандитов, которые не знали и знать не хотели на кого они напали, которые даже не увидели в плохо освещённом салоне пистолетов, которых у лохов никогда не бывает, и быть не может, вдруг открылась оборотная сторона жизни, воплощённая в поговорке: «Если ты ведёшь себя, как бешеный пёс, то с тобой и поступят, как с бешеным псом»!
Тот, кто тянул Марину за волосы, отпустил ее, закричал, словно раненый заяц, схватился двумя руками за простреленное горло и, упав на мокрые листья, стал кататься по ним, как отравленная догхантерами дворняга. Удар грома и разряд молнии, казалось, поставили печать «верно» на том, что произошло. Освещённый на миг ослепительным белым светом, сиплый словно окаменел или превратился в соляной столб, Ворону не составило труда отвести обрез в сторону и пальнуть ему в область сердца, а потом выстрелить в стоящего рядом, и вконец растерянного, напарника.
Бах! Бах!
Нападение закончилось, не успев начаться. То ли гром, то ли выстрелы в замкнутом пространстве «Нивы» оглушили его, то ли в мироздании, где вечно идёт война добра и зла, что-то произошло, но сразу наступила звенящая тишина. Ворон выскочил наружу. На земле, не подавая признаков жизни, раскинулись два тела в дождевиках и сапогах, фонарик в траве продолжал светить. Подхватив его, Ворон, расчетливо прячась за машиной, осветил окружающую местность, но больше никого не увидел и не услышал… Он обошел «Ниву», с другой стороны тоже было спокойно, если можно назвать спокойствием бульканье, исходящего кровью, еще одного бандита, в такой же противодождевой одежде, как и остальные. Ворон снял с закинутой головы капюшон.
Вот так штука — баба! Молодая, симпатичная, она истекала кровью и билась в агонии… Рядом, в мокрой, залитой красным траве, лежал большой мясницкий нож. Пацаны базарили, что таким были убиты два мужика — «как туши разделаны…»
— А ты думала, всегда будешь другим кровь пускать? — сказал Ворон в ответ на ее молящий взгляд. — Так не бывает… Что ж, теперь получай оборотку!
Он приставил «ПМ» к мокрому, горячему лбу, прикрылся ладонью от брызг…
Бах! — Бульканье прекратилось. Раненая дернулась и вытянулась во весь рост. Стройная, высокая и чего на бандитскую тропу вышла…
Ворон вернулся к лежащим у водительской двери, отбросил ногой обрез двустволки, распахнул дождевик гнусавого, посветил. Большое кровавое пятно расплывалось на рубахе, прямо напротив сердца, глаза открыты и закатились вверх. Второго он рассматривать не стал:
