Роберта Линкольна я уже описывал. Крупный и неуклюжий, на приёме он тем не менее произвёл сильное впечатление: держался с достоинством, любезно давал возможность поговорить с ним каждому из многочисленных гостей, однако вёл такие разговоры на собственных условиях. Таким он был и сейчас, сидя на стуле с высокой спинкой возле старинного столика. В более спокойной и конфиденциальной обстановке главным в комнате всё равно оставался он. Держать речь он не собирался. Прежде чем высказаться, он долго и тщательно подбирал слова, говорил кратко и по делу. Наиболее встревоженным из троицы выглядел Уайт, он сидел сбоку и буравил нас пристальным взглядом. Начал разговор именно он.
— Должен спросить вас, инспектор Джонс, о чём вы думали, когда пришли сюда несколько дней назад под чужим именем и предъявили украденное приглашение? Вы не понимали, сколь серьёзен ваш проступок?
— Мне уже всё подробно разъяснили, и я могу лишь обратиться с извинениями к вам и господину послу. Но позвольте сказать, что положение было чрезвычайным. Я преследовал шайку опасных преступников. Было пролито много крови. Эти люди пытались убить меня лично… был взрыв, унёсший не одну жизнь.
— У вас есть доказательства, что виновны именно они? — спросил Линкольн.
— Нет, сэр. Уверен я в одном: наши с Чейзом поиски преступников привели нас сюда. Именно по этому адресу их привёз кучер прямо от Скотленд-Ярда, сразу после нападения.
— Он может ошибаться.
— Может, но в такую ошибку я не верю. Мистер Гатри не произвёл впечатление человека, который что- то путает. Иначе я поискал бы другой способ попасть в посольство.
— Предложение исходило от меня, — вступил я. Чувствовал я себя не бог весть как, а выглядел и того хуже. Головорезы Мортлейка меня здорово отделали: последствия оказались серьёзнее, чем я ожидал. Половина лица распухла, под глазом синяк, губа разбита. Было трудно говорить. Джонс выглядел не намного лучше. Мы постарались одеться сообразно случаю, но всё равно напоминали людей, пострадавших при крушении поезда. — Это моя вина, — добавил я. — Это я убедил инспектора Джонса войти в посольство.
— Методы агентства Пинкертона нам хорошо известны, — ворчливо заметил Ишем. Он явно был настроен против нас. — Подстрекательство к бунту. Попытки обвинить в преступлении простых рабочих, которые на совершенно законных основаниях вышли на забастовку…
— Насколько мне известно, ничего подобного мы не совершали. Сам я точно не имел отношения к забастовкам на Чикагской железной дороге, да и к другим забастовкам.
— Чарли, сейчас мы не об этом, — спокойно заметил Линкольн.
— Мы действовали незаконно, — продолжил Джонс. — Не могу этого не признать. Но последующие события показали, что мы… Не скажу, что мы действовали правильно, но, по крайней мере, мы оказались правы. Преступник, известный как Кларенс Деверо, нашёл укрытие в стенах этого посольства под ложным именем Колман Де Врисс. Впрочем, возможно, это и есть его настоящее имя, а Деверо — вымышленное.
Так или иначе, мы обнаружили его здесь. Именно поэтому он нанёс удар, с каким я не сталкивался за все годы, какие отдал защите закона.
— Он похитил вашу дочь.
— Да, сэр. Его люди забрали мою шестилетнюю дочь и использовали её, как приманку, чтобы взять в плен Чейза и меня.
— У меня две дочери, — вступил Линкольн. — А недавно болезнь забрала сына. Я понимаю, что вам пришлось пережить.
— Вчера ночью в катакомбах под Смитфилдским мясным рынком Кларенс Деверо угрожал нам пытками и расправой. Мы остались в живых исключительно благодаря чуду, которое пока не поддаётся объяснению. Ну, это в другой раз. А сейчас, сэр, я даю вам клятву, что человек, напавший на нас, за которым тянется череда преступлений и в вашей стране, и в моей — это человек, которого вы считаете своим третьим секретарём, и я здесь для того, чтобы запросить — и даже потребовать — право на его допрос, а впоследствии и на то, чтобы за свои деяния он предстал перед судом.
Наступила долгая пауза. Все ждали, что скажет Линкольн, но посол кивнул своему советнику, тот в задумчивости погладил бороду и обратился к нам со следующими словами:
— Мне очень жаль, но всё не так просто и очевидно, как вам хотелось бы, инспектор Джонс. Давайте на минуту отложим в сторонку ваше личное свидетельство, независимо от того, можно ему верить или нет.
— Погодите!.. — вмешался было я, взбешённый подобным лицемерием, но Джонс поднял руку, призывая меня замолчать.
— Я не хочу сказать, что сомневаюсь в истинности ваших слов, хотя следует признать: ваши методы, ваше вторжение сюда оставляют желать лучшего. Я также вижу раны, которые получили вы и ваш помощник, мистер Чейз. Повторяю — тут сомнений нет. Важно другое — существует принцип экстерриториальности. Посол представляет интересы тех, кто его направил в другую страну и почти сто лет назад Томас Маккин, главный судья Пенсильвании, постановил: любое лицо, которое представляет государственное ведомство и служит за границей, является священным и неприкосновенным, и всякое противоположное действие рассматривается как прямое нападение на суверенное государство. От себя добавлю, что подобная защита распространяется и на всех сотрудников посольства. Как может быть иначе? Дипломатический иммунитет есть не только у посла, но и у его подчинённых, в противном случае возникла бы масса трудностей, которые в конечном итоге подорвут независимость самого посла.
— Простите, сэр. Но разве у посла нет возможности снять иммунитет, если он считает это уместным?
— Такого Соединённые Штаты не практиковали никогда. Наша точка зрения — на посольство не распространяются гражданские законы страны, в которой мы находимся. Посольство — это своего рода остров. Боюсь, что эта территория защищена от уголовного преследования. Мистер Де Врисс, как и мистер Ишем, и я, можем отказаться от дачи показаний в ходе гражданского и уголовного расследования. Даже наоборот: пожелай он давать показания, ему потребуется на это разрешение самого посла.
— Вы хотите сказать, что мы не можем возбудить против него дело?
— Именно это я и хочу сказать.
— Но согласитесь, что существует естественное право, общечеловеческие законы, по которым преступление подлежит наказанию.
— Вы не представили нам никаких доказательств, — вмешался Ишем. — Мистер Чейз был ранен. Вас вынудили мириться с временным похищением дочери. Но всё, что вы сказали, никак не вяжется с образом мистера Де Врисса, каким мы его знаем.
— А если я говорю правду? Что если Колман Де Врисс без вашего ведома просто воспользовался практикой, которую вы только что описали? Неужели вы, господа, будете защищать человека, который приехал в Лондон только для того, чтобы нагнать страха на местное население?
— Его защищаем не мы!
— Однако же он защищён. Его сообщник, Эдгар Мортлейк, потягивал коктейль в этих стенах. А я своими глазами видел, как он перерезал горло рассердившему его человеку. Именно он похитил мою дочь. Его брат, Лиланд, хладнокровный исполнитель его коварных замыслов, убил сотрудника агентства Пинкертона Джонатана Пилгрима. Вы бы стали их защищать, будь они живы? Мой друг Чейз привёз из Америки досье, в которых говорится о злодейских деяниях этой шайки по всей Америке. Я эти бумаги читал. Могу показать их вам. Убийства, грабежи, шантаж, вымогательство… за всеми этими несчастьями стоит Кларенс Деверо, именно он вчера ночью пригрозил замучить нас до смерти, разделать, как скот. Вы, вне всякого сомнения, люди достойные. Я отказываюсь верить, что вы перекроете дорогу правосудию и будете и дальше жить под одной крышей с этой вероломной гадюкой!
— Доказательства! — стоял на своём Ишем. — Хорошо вам говорить о правосудии. Я сам изучал право. Pmbatio vincit praesumptionem. Вот! Что вы об этом скажете?
— Вы ссылаетесь на латынь, сэр. А я — на собственную дочь, которую вырвали у меня прямо из рук.
— Допустим, его нельзя отдать под суд — но допросить-то его можно? — спросил я. — Мы ведь имеем право поговорить с ним в Скотленд-Ярде, в присутствии вашего юриста. Мы докажем, что наши обвинения верны, а потом, если здесь отдать его под суд нельзя, пусть его отправят домой и судят в Америке. Инспектор Джонс прав. Вы должны предать его анафеме. Вы сомневаетесь в правдивости наших слов? Видите, сколько у нас ран и ушибов? Как думаете, откуда они взялись?
На лице Чарлза Ишема всё равно было написано сомнение, но Генри Уайт взглянул на Линкольна, и последний принял решение.
— Где мистер Де Врисс? — спросил он.
— Ждёт в соседней комнате.
— Что ж, пригласите его сюда.
Это было уже кое-что. Секретарь посольства Ишем поднялся, подошёл к дверям в другой стене, распахнул их — и через несколько секунд, после мимолётного обмена репликами, в комнату вошёл Кларенс Деверо. Я испытал странное, неописуемое волнение — вот он, и ничего дурного сделать мне уже не может. Разумеется, вид у него был достаточно смиренный, даже уничижительный — именно так он подавал себя, когда мы встретились впервые и едва обратили на него внимание, во время приёма в посольстве. Сейчас он изображал лёгкий испуг — как же, оказался в такой солидной компании, он нервно помаргивал, стоя перед послом и его советниками. Джонса и меня он словно видел впервые и смотрел на нас, как на совершеннейших незнакомцев. На нём был тот самый жилет из цветного шёлка, что и прошлым вечером, но во всех прочих отношениях это был совершенно иной человек.
