Последние дни проходили точно так же, как и предыдущие.
Болезнь стремительно прогрессировала. Я полностью утратил аппетит и боялся смотреть на себя в зеркало. Оно отражало незнакомого страшного человека с затравленным взглядом ввалившихся глаз, небритого и неопрятного, как бомж.
Вы уже поняли, что я перестал бриться. Вернее, мне пришлось перестать это делать.
Болезнь облагодетельствовала меня новым симптомом: мелкие ранки очень долго не заживали и сильно саднили кожу.
Я обнаружил это случайно, когда собирался побриться после двухдневного перерыва. Тронул пальцем щеку и увидел, что на пальце осталась маленькая кровавая точка.
Небольшой порез, который я сделал в прошлый раз по неосторожности, до сих пор не затянулся и начинал кровиться от самого легкого прикосновения.
Итак, вдобавок ко всему мы имеем еще и плохую свертываемость крови.
Этот симптом не упоминался в перечне основных признаков шизофренической болезни, поэтому я отметил его почти без страха.
Надо полагать, это помимо шизофрении у меня прогрессирует какая-то болезнь крови.
Есть я по-прежнему не мог.
Честно говоря, это пугало меня больше всего. Я не знал, сколько времени смогу продержаться без пищи. Рано или поздно я ослабею до такой степени, что мне придется позвать кого-нибудь на помощь и признаться в своем слабоумии. А также в том, что дома я теперь живу не один.
К присутствию незнакомки в длинном платье и широкополой шляпе я привык настолько, что перестал ее бояться.
Впрочем, почему я называю ее незнакомкой? У дамы есть имя. Зовут ее Александра Викторовна Елагина, но знакомые могут называть ее просто Сандра.
Так же ее называю и я.
Она появляется только ночью. Днем не хочет или не может…
Я вижу ее только с наступлением сумерек.
Сначала я пробовал вооружиться Сашкиным доводом, и почти уговорил себя, что это шутки моих поклонниц. Кто-то из них разыгрывает меня, переодеваясь в старинное платье и разгуливая по саду и дому.
Ведь каждому нормальному человеку понятно, что привидений не существует!
Довод выглядел привлекательно, но впоследствии оказался несостоятельным.
Сандра подпускала меня настолько близко к себе, что я мог дотронуться до нее, просто вытянув руку.
Я пытался это сделать. Пытался много раз. И вместо реальной осязаемой плоти моя рука проваливалась в ничто, в пустоту, в туман, в холодные испарения, которые сопровождали мою незваную гостью.
Она была, и ее не было.
Не понимаете? Ну, значит, вы нормальный человек. Чего нельзя сказать обо мне. К великому моему сожалению.
Появлению Сандры всегда предшествовал холод.
В теплом воздухе летней ночи внезапно появлялось морозное ледяное течение, и я стучал зубами, накидывая на плечи шерстяной плед. Трясся под ним и ждал, когда распахнется дверь, и на пороге спальни или кабинета возникнет фигура, сотканная из мертвого тумана.
Она плыла над полом, не касаясь его. Останавливалась неподалеку от меня и молча смотрела мне в лицо долгим пристальным взглядом.
Я перестал ее бояться, и просил только об одном: просил объяснить, что она хочет от меня. Но Сандра молча усмехалась и пропадала. Таяла на месте, как Снегурочка. Господи, чего же она от меня добивается?
Работать я больше не мог. Роман разваливался на куски. Хороший, почти законченный роман, которому никогда не суждено быть законченным. Жаль. Очень жаль…
Я отбывал время, сидя перед включенным компьютером, как приговоренный отбывает время в тюрьме. Не живет, не думает, не чувствует, а только отбывает.
То же самое делал я.
Сидел перед пустым экраном и смотрел в него, как смотрят за горизонт. Но ничего не видел.
Меня все время мучила жажда. Хорошо, что запасы минеральной воды в подвале были сделаны основательно. У меня оставалось примерно пять ящиков минералки и пара десятилитровых упаковок апельсинового сока. Этого мне хватит надолго. Может быть, хватит до самого конца.
Какого конца?
Я боялся об этом думать. Знал только одно: лучше умереть от голода, чем попасть в психиатрическую больницу.
Если бы у меня было оружие, я и задумываться бы не стал. Теперь я хорошо понимал состояние прадеда, пустившего себе пулю в висок. Ничего не может быть страшней, чем ощущение наступающего безумия. Ощущение надвигающегося мрака, готового поглотить тебя целиком.
Несколько дней подряд я избегал прикасаться к дневнику прадеда. Я смутно предчувствовал то, что прочитаю в конце, и откладывал этот момент, как мог.
Но как-то раз я встал из-за рабочего стола, выключил монитор с девственно-белым экраном, повернулся к камину и обнаружил, что Сандра сидит в моем кресле. Несколько минут я стоял неподвижно, ожидая, что будет дальше. Но Сандра сидела, не шевелясь, и молча смотрела на меня.
Я разомкнул пересохшие губы и хрипло спросил:
— Что ты хочешь?
Она молча положила руку на дневник, который лежал перед ней, на журнальном столике. Я проследил за сделанным ею движением. Рука, лежавшая на тетради, казалась сотканной из тумана. Сквозь светлую перчатку просвечивала темная кожаная обложка.
— Я должен это прочитать? — спросил я, хотя и так было понятно.
Он смотрела на меня, не отрываясь. Молчание раздражало меня все сильней.
— Скажи хоть что-то! — выкрикнул я яростно.
Она опустила голову, стала таять, растворяться в наступающих летних сумерках.
Я обхватил себя руками за плечи и яростно растер их. Холодно. Господи, до чего же холодно!
Я посмотрел на тетрадь, оставшуюся на столе. Дотронуться до нее после призрака было свыше моих сил. Поэтому я не сел в кресло, а направился к входной двери. Вышел в сад, запер за собой дверь и пошел к воротам.
Честно говоря, я и сам не знал, куда иду. По большому счету идти мне некуда, как выяснилось совсем недавно. Но оставаться в доме наедине с барышней по имени Сандра я больше не мог.
Я вышел за ворота, притворил створку и запер ее на замок. Огляделся кругом.
Лето тонуло в буйном щедром разноцветии. Ограды домов по обе стороны дороги пестрели вьющимися растениями и цветами. Перекликались птицы, изредка над ухом с сердитым самолетным гудением проносился шмель. В общем, природа шумно праздновала свое обновление, но меня этот летний праздник совсем не радовал.
Я прошел метров десять вдоль дороги и вынужден был присесть на огромный валун, приткнувшийся у обочины. Я стал задыхаться так, словно пробежал трехкилометровый кросс, сердце крепким кулаком колотилось в грудную клетку.
— Господи, что со мной? — спросил я неизвестно кого.
Мимо проехала старенькая белая «лада». Я проводил автомобиль тоскливым взглядом, но машина вдруг затормозила и остановилась. Открылась дверь, и водитель выбрался наружу.
«Интересно, почему она весь в черном? — подумал я вяло. — И волосы длинные. И борода. А может, он мне мерещится?»
Водитель обогнул машину, и я увидел, что он одет в рясу. Зрелище было настолько неожиданным, что я не выдержал и тихо рассмеялся. Священник за рулем! Вот так номер! Такого глюка у меня пока не было!
Священник смутился. Он был очень молод и еще не научился реагировать на неадекватное поведение окружающих философским образом.
— Простите меня, — начал священник, подходя ко мне. Я протянул руку и тронул край рясы. Ряса оказалась самая настоящая.
Священник отпрянул назад. Его глаза изумленно расширились.
— Это вы меня простите, — ответил я. — Я подумал, что вы мне мерещитесь.
Он смотрел на меня, не отрываясь, как Сандра. Затем мягко спросил:
— Вам плохо?
— Мне плохо, — ответил я покорно.
— Может быть, отвезти вас к врачу?
Я содрогнулся. Господи, только не это! Что угодно, только не психушка!
— К врачу не надо, — сказал я моментально охрипшим голосом.
— Как хотите, — ответил священник. Его голубые глаза смотрели на меня с тайным любопытством.
— Вы живете в поселке? — спросил он.
— Да.
— Тогда подскажите, пожалуйста, я правильно еду? Мне нужно попасть на церковное подворье.
— Вы едете правильно, — ответил я. — Еще пара километров, и вы увидите купол. Его сейчас листва закрывает.
— Спасибо, — вежливо сказал священник. Немного поколебался и предложил:
— Давайте я вас домой провожу. Мне кажется, что вы не здоровы.
Я обернулся и подбородком указал на оставшиеся в десяти шагах ворота.
— Вот мой дом.
Священник бегло взглянул на ограду.
— Вы дойдете? — еще раз уточнил он.
— Постараюсь, — ответил я с улыбкой.
— Ну, что ж…
Он переступил с ноги на ногу.
— Спасибо за помощь.
Хотел повернуться ко мне спиной, но я остановил его вопросом:
— Простите, как вас зовут?
— Отец Михаил, — ответил молодой человек, которому не могло быть больше тридцати лет.
