— Бен, ты слишком возбудилась, — с искренним участием сказала Дорис. На щеках ее подруги пылал лихорадочный румянец, глаза горели. Конверт не поддавался; чтобы достать листок бумаги, пришлось разорвать его пополам. Когда Бенни прочитала записку, ее лицо изменилось. «Как быстро, — подумала Дорис. — Так дети меняют выражение, проводя по лицу рукой». Рот Бенни округлился, глаза полезли на лоб.
— О господи, Бенни, что случилось? — спросила Дорис.
— Они ничего не собираются делать!
— Кто? — Изумленная Дорис протянула руку и взяла письмо. — Ты ходила в полицию?
— Я никому не говорила, — ответила Бенни. — Это должно было стать сюрпризом.
— Ну, от меня они об этом не услышат, — пообещала Дорис.
— Ужасные новости. Он казался таким хорошим человеком. И умным.
— Может быть, ты все-таки скажешь кто…
— Главный инспектор уголовного розыска. — Бенни, уязвленная до глубины души, снова перечитала письмо. — Как он мог не понять?
Справиться с такой решимостью идти наперекор всему было трудно. Не зная, что сказать, Дорис решила совершить последнюю попытку достучаться до прежней Бенни.
— Милая, ты не думаешь, что такой большой человек может оказаться прав?
— Я больше не знаю, к кому обратиться, — ответила Бенни.
— Это проблема, — подтвердила Дорис, одним махом перескакивая в другой лагерь. Черт побери, что делать, если ее не удается переубедить? — Тут нужно как следует подумать.
Они размешивали чай и думали. Через несколько минут Дорис опустила глаза и осторожно (поскольку уже знала отношение подруги к таким вещам) предложила совершить второй визит в Церковь-за-Углом. Она считала, что будет чудесно, если им удастся вступить в контакт с Деннисом. Если он опишет все, что случилось в день его смерти, это поможет Бенни справиться со своей одержимостью.
Бенни немного помолчала, потом подняла голову и улыбнулась Дорис. Ее лицо выражало священный трепет; казалось, она уже получила сообщение огромной важности.
— Да, ты права, — сказала она, взяв в ладони руки Дорис. — Как я сама об этом не подумала!
Столь внезапный приступ доверия заставил Дорис смутиться. Казалось, Бенни считала, что стоит ей прийти, как «горячая линия» с Деннисом заработает. Следовало напомнить, что может ничего не выйти. Бедняжке и так досталось хуже некуда. Дорис попыталась сделать это бережно.
— Бен, духи не всегда отзываются на твое желание.
— Нет, нет! — воскликнула Бенни. — За это ты можешь не беспокоиться. И за все остальное тоже. Благодаря тебе я теперь на правильном пути. Теперь все будет хорошо!
ЦЕРКОВЬ-ЗА-УГЛОМ
Глава тринадцатая
У Церкви-за-Углом стояла унылая маленькая очередь. Само здание церкви было еще более унылым. Размером с сельский клуб, оно было построено из обшивочных досок внахлест, когда-то окрашенных в ядовито-розовый цвет. Сейчас от краски почти ничего не осталось. Августовское солнце освещало несколько стружек, висевших на честном слове. Грязная крыша из гофрированного железа обросла мхом. Ее проржавевшие края были украшены фестонами, как бумажная салфетка. Стекло в одном из задних окон треснуло.
Вдоль каждой стороны церкви и даже дальше росли шесть тисов, напоминавшие часовых. Они были очень высокими и такими темными, что казались почти черными. Их длинные заостренные тени грозили церкви даже в яркий солнечный день. Тисы отделяли здание от деревни и одновременно делали его зловещим, как дом из волшебной сказки, внезапно и таинственно возникший на лесной поляне.
В траву за хлипким ограждением была вбита доска. На ней красовался обтянутый полиэтиленом кусок белого картона с надписью: «Дух бодр: Матфей, 26, 41». Это утверждение окаймляли крошечные мотыльки с человеческими лицами и двойными крылышками, нарисованные фломастером. Мотыльки блаженно улыбались и держались за руки. Под их тоненькими ножками было написано другое объявление: «Свяжитесь с миссис Алмой Гоббетт, бунгало Парадайз, Миджли-роуд, 17».
Люди были одеты просто, даже бедно. Большинство составляли женщины, у некоторых были с собой магазинные пакеты. Усталая девушка держала на прикрепленной к шее перевязи крошечного ребенка. Она курила, осторожно выдыхая дым в сторону от младенца; но, казалось, не замечала, что ветер несет дым назад. Двое тучных пожилых мужчин, от которых разило перегаром, поддерживали друг друга, как пара пьяных подпорок для книг.
У противоположного тротуара был припаркован новенький лимонно-желтый «жук». Сидевшие в нем Калли Барнеби и ее муж Николас следили за очередью, которая начала продвигаться вперед.
— Они открыли дверь. — Калли вынула ключи из зажигания. Николас потянулся к заднему сиденью и взял пиджак. — Ты туда не пойдешь.
— Попробуй остановить меня! — воскликнул Николас.
— Нико, ты обещал подождать снаружи.
— Ничего я тебе не обещал! Разве мать не просила меня на смертном одре…
— Нико, твоя мать совершенно здорова. В среду я видела ее в «Сэйнсбери».
— Неважно. Это ничего не меняет. Она плакала и говорила: «Постарайся вступить в контакт с тетей Этель. Спроси ее, где эта чертова викторианская подставка для графинов…»
— Именно это я и имею в виду… — Калли выскочила из машины и хотела запереть замки. Ей не хватило доли секунды.
Голова Николаса поднялась над открытой крышей. Он улыбался.
— Что именно?
— То, что ты относишься к этому с насмешкой. Помнишь, что случилось в прошлый раз?
Прошлый раз был неделю назад. Они оба присутствовали на спиритическом сеансе в Костоне. Женщина-медиум, осторожно балансируя на четырехдюймовых каблуках из горного хрусталя, начала яростно тереть друг о друга большой и указательный пальцы. Постепенно создавая кусок невидимого теста, она спросила, нет ли у присутствующих знакомого пекаря, который недавно умер. Николас встал и серьезно сказал, что если тесто — это глина, то недавно умер его знакомый скульптор.
Калли решительно пошла через дорогу. Николас двинулся следом, передразнивая ее походку. Он достал тетрадь, хлопнул ею по бедру, а потом повертел перед носом у жены.
— Видела? Я смогу тебе помочь.
— Это еще зачем?
— Делать заметки… Важные заметки, — добавил Николас, заметив гневный взгляд Калли. — Запомнить все невозможно.
Нико выдал свою фирменную улыбку — искреннюю, но не без доли иронии; последняя должна была продемонстрировать его ум. Спокойную, но не чересчур беспристрастную. Юмористическую, но показывающую, что он сможет по достоинству оценить, если сейчас произойдет что-то важное. Заинтересованную, но демонстрирующую, что он свободный человек и способен в любую минуту уйти, если ничего не получится. И на сто процентов уверенную во всемогуществе собственного таланта.
— Не делай этого, Нико. Я недавно поела.
— Извини.
К удивлению Калли, за время их недолгого спора очередь стала намного длиннее. Машины припарковывались, и множество людей шло к церкви. Когда молодые люди вошли в помещение, ряды узких некрашеных сидений с жесткими спинками были почти заполнены.
Это была четвертая встреча, которую они посетили за несколько недель. Интерьер всех церквей был практически одинаковым. Церковь-за-Углом отличалась лишь тем, что была темной. На белых стенах играли солнечные зайчики от немногих лучей, проникавших сквозь плотную листву тисов. Поцарапанная кафедра стояла на фоне пыльных штор из черного бархата. Они были раздвинуты, обнажая аляповатый витраж с грубым рисунком. Человек с золотыми кудрями и кукольно-розовыми щеками и губами стоял в утлой лодке. Длинный белый халат и длинное белое крыло неуклюже свисали с его плеча. Над головой раскинулась радуга, неумело составленная из нескольких кусочков.
На возвышении стоял ломберный стол с графином воды и перевернутым стаканом. На псевдомраморной колонне балансировал букет ярких пластмассовых цветов. Портативный газовый камин в задней части был выключен; из какого-то старомодного аудиоустройства доносились звуки песни «Ты никогда не будешь один».
