меня, говори!
Нет, передо мной всё-таки был следователь Генпрокуратуры. По тем самым, особо важным делам. Добрейшая и заботливая Левенштейн также, овечкой сейчас не выглядела.
Я окончательно утвердился в мысли, что придётся сливаться этим двум железным бабам до талого. Выигрывая уже никому не нужные пару минут, допил чай и начал колоться. О своём антагонизме, случившемся в тамбуре московского поезда с комитетскими, я, разумеется, благоразумно умолчал. Осторожно начав своё повествование с беспочвенных обвинений меня в их исчезновении. Чтобы отвлечь родственно-бабью инквизицию от своей многострадальной персоны, обстоятельно рассказал о прошлых домогательствах подполковника Козицына. И еще, уже более подробно, поведал о сегодняшних наездах исполняющего обязанности начальника УКГБ Мартынова. Не пожалев красок на описание чекистского беспредела и на попрание ими действующего советского законодательства. А так же о своих порушенных правах гражданина и еще раз о нарушении чекистами норм уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
— Понятно! — собрав губы в сморщенную куриную задницу и задумчиво глядя на стоящий в углу холодильник, протянула Клюйко, — Значит, всё же, это ты их тогда с поезда ссадил.
Она перевела на меня свои припухшие, но оттого не менее красивые глаза.
— А я по простоте душевной надеялась, что они сами ночью сошли на какой-то станции. Не верилось мне, что молодой парень вроде тебя, сможет справиться с двумя подготовленными чекистами. Мне, если честно, то и сейчас это не очень понятно. Как же это ты на два убийства решился, Серёжа? — теперь уже я совершенно точно видел перед собой следака-важняка, — Зачем ты в эту мерзость влез⁈ Это же смертная казнь без каких-либо вариантов! — без надрыва и эмоций обратилась ко мне потухшая Эльвира.
Пана, забыла про дымящуюся папиросу между пальцами и зажала рот второй рукой. Она пучила свои и без того выразительные семитские глаза, переводя попеременно их с Клюйко на меня и потом в обратном порядке.
— Душа моя, прежде чем судить, ты сначала выслушай! — вклинился я в обвинительную речь прокурорши, — Перед тем, как отпустить их на свободу с насыпи в мордовские кусты, я успел расспросить одного из них, — не отводя глаз от прожигающих зрачков следачки, взялся я за пояснения, — Эти ребята имели умысел на разбойное нападение! На всех нас, включая тебя. Это я узнал от них самих, еще раз тебе повторяю! И, чтоб ты понимала, валюта и ювелирка ехали в вашем с Паной Борисовной купе. Я ведь не ошибаюсь, профессор? — оборотился я от Эльвиры к Левенштейн, — Мне кажется, что доллары, марки и прочие колечки с камушками были в вашей сумке? Помню, что на саквояж похожей и коричневого цвета. Так?
В ответ оцепеневшая Пана кивнула и я видел, что Клюйко это зафиксировала.
— Эти ребята не были в официальной командировке и никакой задачи по линии КГБ они не выполняли! Они на себя работали! — продолжил я свой оправдательный монолог, — Через своих агентов, внедрённых в окружение Левенштейнов, получили информацию, что те везут валюту и ценности. И по чекистской традиции решили экспроприировать золотишко, и деньги. Из всех четверых они оставлять в живых никого не собирались. Это я вам, как есть, с чистым сердцем говорю! Да ты, Эля, и сама отлично понимаешь, что оставлять свидетелей они не стали бы. Это не пэтэушники и не обычные уголовники. Это госбезопасность, которая никогда не руководствуется жалостью! Госбезопасность оперирует только целесообразностью. Поэтому ситуация была такова, что либо мы, либо они. И никак по-другому!
Я умолк и ждал, когда Клюйко хоть как-то отреагирует на мой рассказ. Терять, я уже ничего не терял. Точку невозврата эти далеко нечужие мне женщины прошли, когда они подняли в мою защиту, как минимум, заместителя Председателя КГБ СССР. Перед начальником Главка с Лубянки полковник Мартынов так не мандражировал бы. В структуре и иерархии своего ведомства он разбирается не хуже меня, а лучше.
— Может, вы мне не верите и считаете меня маньяком-потрошителем, который зачистил милейших ребят-чекистов исключительно ради утонченного эстетического наслаждения? — обвёл я взглядом внимающих мне женщин, — Повторяю еще раз, если бы не я их, то они бы нас! И под насыпью нашли бы не их трупы, а наши. Может быть, вам такой вариант больше нравится? Поймите же наконец, они действовали не по воле государства, а исходя из собственных корыстных побуждений! Эля, да какого черта я тебе всё это объясняю⁈ — вспылил я, поскольку мне надоело доказывать очевидное. — Убивать они нас намеревались ножами, поэтому ты сейчас просто представь, как бы ты получала колото-резанные раны в область живота! — указал я взглядом на её выпирающую вперёд часть тела.
— Господи, да как же такое может быть⁈ — отморозилась Пана, — Ты извини, Серёжа, но не могу я в это поверить! Не получается у меня думать что работники нашего советского КГБ могли на такое пойти! Не верю я в это!
— Чего⁈ — больше уже не пытаясь сдерживать себя, вспылил я, — Во что вы не можете поверить, уважаемый профессор истории⁈ В то, что карающий меч партии после уничтожения многих миллионов, замечу, ни в чём неповинных граждан, способен убить еще четверых? Двое из которых априори евреи, да еще и предатели Родины, уезжающие с долларами на свою землю обетованную? В конце-то концов, кто из нас дока в истории? Я или вы? Скажите нам, сколько народу было уничтожено такими же доблестными дзержинцами за один только тридцать седьмой год? А до тридцать седьмого⁈ А после⁈ Эх, да что там! — махнув от досады рукой, я снова обернулся к Клюйко.
— Ты, любимая, уже давно не наивная стажерка и потому хорошо понимаешь, что сейчас я ни в чем вам не соврал! — жестко чеканя каждое слово, выговаривал я, прямо глядя ей в глаза, — То, что я сделал в том поезде, если и является по формальным признакам преступлением, то максимум, на что оно тянет, так это на превышение пределов необходимой самообороны! Они меня, Эля, уже начали убивать, когда я ответил им любезной взаимностью! Поэтому виновным, уж ты извини, я себя не считаю. А коли ты квалифицируешь мои деяния как-то по-другому, то прими к сведению, что плевать мне на любое твоё мнение, душа моя! Моя и ваши жизни мне стократ дороже, чем все чекисты нашей необъятной родины, вместе взятые! Уж ты меня прости, любимая за слова мои негуманные, но искренние! И вы тоже извините, дражайшая Пана Борисовна!
Я встал и направился искать себе место для сна. Про душ я в эти минуты даже не вспомнил.
— А за то, что вытащили меня сегодня из мясорубки, примите моё огромное человеческое спасибо! — вовремя вспомнив недавние события, поблагодарил я ошарашенных женщин, обернувшись у кухонной двери в коридор.
К моему удивлению и неописуемой радости, диванчик в зале был не застелен. Значит, мадам Клюйко изволили отдыхать в спальне, дверь в которую была плотно прикрыта.
— Лизка шельма, а ну сюда иди быстро! — не отойдя еще от кухонных посиделок, нервно рявкнул я.
Спать без простыни и прочих атрибутов комфортного сна мне категорически не хотелось. Как и не хотелось самому застилать диван.
Дверь из спальной комнаты в ту же секунду приоткрылась и в ней появилась встревоженная мордашка моей малолетней невесты Елизаветы. Сразу стало понятно, что формально выполнив указание Эльвиры, она все же пыталась греть уши, стоя у закрытой двери.
— Чего тебе? — настороженно спросила она меня, пытаясь понять, чем ей грозит мой требовательный рык.
— Диван мне застели! — сурово распорядился я, — И полотенце свежее дай! — решил я не идти против цивилизованной привычки и принять перед сном душ.
Пока урюпчанка бегала за полотенцем, я успел раздеться до формы «раз». То есть, трусы и противогаз. Оставив Лизавету готовить мне ложе, я, как был в трусах, так и пошлёпал голыми ступнями в ванную, начисто забыв про тапки.
Их, вместе с доставшимся мне по наследству махровым халатом Льва Борисовича, принесла Эльвира. По-семейному без стука зашедшая в ванную, когда я уже смывал со своих телес мыльную пену.
— А, что, любимая, может, насладимся друг другом? — заметив в прорехе халата голое бедро любимой женщины и ощутив прилив сил, наудачу спросил я. — Я аккуратно, ты только наклонись и упрись в машинку! — чтобы не выглядеть похотливым павианом, я встал вполоборота, пряча свой восставший свисток.
Ожидая, что меня сейчас пошлют недалеко, но обидно, я уже начал подбирать слова, чтобы ответно выразить свою скорбь и разочарование судьбой. Однако, когда не услышав ожидаемого поношения, я скосил глаза в сторону Эльвиры, то еще раз убедился в космической непредсказуемости женских решений и поступков. Мадам
