ним сверялась.
Кстати, Людмила до сих пор не знала ее настоящего имени, а Ильинишна еще ни разу не появилась перед ней полностью в своем облике. Вот и сейчас, расправляясь с кофе и великолепной мясной запеканкой, она была в зеленом парике и даже сделала по-молодежному яркий макияж. Тени с блестками и ярко-розовый блеск для губ превращали ее вкупе с париком в этакого подростка-переростка.
После обеда мы удалились в мою комнату.
– Вы как? – побеспокоилась я. – Вид у вас не очень.
– Так себе. – Лидия Ильинична поежилась. – Евген, у тебя бывало так, что ты в школе на уроке сидишь, учитель песочит кого-то из одноклассников, и у тебя чувство такое… одновременно: «Как хорошо, что это не я!», и в то же время гаденькая такая гордость, мол, я-то себя хорошо веду, я молодец и со мной такого не будет.
– Бывало, но нечасто, – припомнила я. – Я в школе той еще оторвой слыла.
– А я вот сегодня почувствовала такое. Ленька же этого… то есть он его как, конкретно так ухайдакал?
– Врезал как следует. Но жить парень будет, – заверила я ее.
Конечно, я не знала наверняка… но лучше уж думать позитивно.
– И вот этот вот, которого Ленька, он же тот, который Рыбу-то…
Способность связно изъясняться, очевидно, временно покинула Ильинишну. Постстрессовое состояние – оно такое. На службе я видела, как некоторые мои коллеги после особо тяжелых заданий сутками не разговаривали. Реагировали на приказы, на обращение других людей, но говорить не могли, изъясняясь записками.
– Да, это второй нападавший, – подтвердила я. – Я только на квартире у Рыбы и вспомнила. Он показался мне знакомым, едва я его увидела, но – и на старуху бывает проруха. Не вспомнила сразу.
– Ну тут проруха еще не такая критическая, – слабо улыбнулась моя клиентка. – А Ленька-то… он и пальцем меня не трогал, веришь? А тут такое. Не думала, что он так может. Мне сейчас сразу и жутко, и при этом похлопать ему хочется и сказать, какой он молодец.
При этих ее словах мне вспомнилась реакция Куприянова на синяк экс-жены. Знал ли он точно, кто из двоих нанятых исполнителей врезал Лидии Ильиничне по лицу? Или же «прилизанному» досталось сразу и за Виктора Ивановича, и за Рубиновую?
Я понимала, о чем она говорит: о том чувстве, когда достаточно близкий человек либо вступается за тебя, либо делает с другими людьми такие вещи, от которых ты сама застрахована. Странная смесь защищенности, сопричастности и определенного превосходства, когда ты – на стороне сильного человека, сила которого никогда не будет направлена на тебя.
Но поддержать разговор на эту тему я не успела. Меня отвлек звонок на мобильник.
Шура Осколкин!
– Привет, – торопливо бросил он. – Слушай, тебе, наверное, интересно будет узнать, что мы нашли того второго типа, ну, та заварушка в подворотне, ты прикрыла какую-то дамочку, а седой дядька…
– Я помню, Шура, давай к делу. – Я решила сделать вид, что очень занята.
– Так вот, нашли, и это точно он…
– Поздравляю, – сухо перебила я. – Уже допрашиваете?
– Да какой там. – Шура сделал паузу, зашуршала обертка, он чем-то захрустел. Невнятно пробормотал: – Прости, с этим делом вообще пожрать не успел.
Спасибо, Александр, мысленно съязвила я, пока вы тут жрать изволите, я не знаю, что и думать по поводу обнаруженного преступника. Не допрашиваете, потому что мертв? Или потому что без сознания?
– Да что там с ним, в конце-то концов?! – не выдержала я.
Рядом со мной сидела напрягшаяся в ожидании известий Рубиновая. Спокойствия это не прибавляло.
– Живой, только без сознания, ребра сломаны, сотрясение мозга, как врач сказал, и дымом надышался.
– Сам надышался? – с иронией уточнила я, ничем не выдав эмоций.
– Ха-ха три раза. – Шура снова что-то хрустко зажевал. – Повезло, я сегодня дежурил. Поступает звонок – мол, такой-то гражданин по такому-то адресу, раненый, все дела… Подрываюсь как на пожар, приезжаю – а там, в этой квартире, натурально пожар. Разгорелся неслабо, но его оперативненько затушили. Не горело почти, когда я приехал. Парня нашего прямо при мне, как по заказу, пожарные эвакуировали. Повезло – лежал недалеко от входа. И квартирка маленькая, мигом обежали, проверили, больше никого. Ну, и я там тоже предъявил, оповестил, что такой-то в таком-то деле подозреваемый-обвиняемый…
Да, Осколкин был доволен сложившимися обстоятельствами, а потому многословен. Был у него такой грешок. Притом что обязанности свои он знал и выполнял добросовестно, совсем не так развязно-непринужденно, как мне расписывал.
– Шур, я поняла. В квартире был пожар, когда ты приехал.
– Ага, нехило так там все обгорело, доложу я тебе… Но пацан наш без ожогов обошелся. Да ему и без того досталось…
– Короче, вы его обнаружили. Круто. Надеюсь, его подельник его опознает.
– Опознает, куда он денется. – Шура дохрустел – чем там? Вафлей? Соленым огурцом? Листом свежей капустки? – В общем, я чего звоню-то еще… Твоя работа?
Последний вопрос он проговорил медленно и очень серьезно.
– Шурик, я людей не калечу. – Я могла говорить с чистой совестью, это ведь не я расправилась с «прилизанным». – Будь это я, я бы его куда гуманнее вырубила. Тебе бы его и кофе поить не пришлось, сразу мог бы вести допрашивать.
– Твоя правда. – Шурик мне поверил и от того неудобных вопросов ко мне больше не имел. – Ладно, надеюсь, что порадовал.
– Очень, – в тон ему серьезно ответила я. – Спасибо, Шур. За мной второй должок будет.
Мы попрощались.
Свой должок я сполна вернула, когда сообщила о местонахождении этого ублюдка, но Шуре об этом лучше не знать. Иначе уже лавина неудобных вопросов может привести к самому некомфортному, а именно – почему я не остановила экзекуцию Куприянова?
– Ну, и чего там? – нетерпеливо спросила Рубиновая.
– Парень жив. Сломаны ребра, мозги потрясли.
– Хотя бы не убил, – выдохнула она.
– Так что там, в этой папке-то? – я сменила тему. – Ради чего рисковали?
По просьбе Лидии Ильиничны я освободила свой стол, и она открыла папку – опасливо и с латексными
