Не знаю: понял ли он меня? Скорее всего, понял, потому что дернулся от моих слов, как от пощечины, и еще больше помрачнел. Маша недоуменно посмотрела на нас обоих, явно не соображая, что между нами происходит.
Поникнув плечами, Валька тускло сказал:
— Ну, как знаешь… Бывай…
Я коротко ответил:
— Пока.
Повернувшись к нам с Машей спиной, Валька прошел через оцепление, при этом двое верзил в форме почтительно расступились перед ним, и направился к двери почтамта, из которой в этот момент выносили носилки с телами Вовчика и Шарина. Остановив санитаров с телом Вовчика на носилках, Валька откинул покрывало и несколько секунд внимательно смотрел на его лицо, тяжело ссутулив плечи и опустив голову. Что он хотел рассмотреть в лице мертвого Вовчика? Может быть, то, чего так и не смог разглядеть при жизни? Снова прикрыв лицо Вовчика покрывалом, Валька махнул рукой санитарам и продолжил путь к двери.
За этот вечер он шел туда уже в четвертый раз, и мне показалось вдруг, что эта, четвертая, попытка была для него не легче трех первых, настолько тяжелой была его походка, словно и сейчас он шел туда во власть вооруженного бандита. На мгновение от жалости к Вальке у меня сжалось и болезненно заныло сердце. Но при воспоминании об умирающем Вовчике жаркая волна ярости и отвращения к этому человеку, еще недавно бывшему моим другом, пересилила приступ жалости, и я резко отвернулся, чувствуя, что снова начинаю заводиться.
Посмотрев на растерянную, ничего не понимающую Машу, я невесело улыбнулся, обнял ее за плечи и увлек в сторону своего дома, подальше от этой гомонящей толпы, залитого кровью почтамта, на который я уже никогда в жизни не смогу прийти, от Вальки, не менее несчастного, чем я, и так же, как и я, ничего не понимающего, от полыхающей неровным, мертвенно-голубым светом мигалок улицы и, вообще, ото всего этого гнусного мира, в котором люди калечат и убивают друг друга ради собственной прихоти. Повернуться спиной к этому похабному миру — это было единственно возможное, что я мог сделать, чтобы хоть как-то отгородиться от всей его грязи, мерзости и пошлости… Надолго ли?..
БЕЗУГЛОВ.
А я здорово вымотался за последние четыре дня. Я заставлял себя вкалывать по восемнадцать часов в сутки, буквально истязая работой, чтобы поменьше крутилось в голове воспоминаний о том вечере на почтамте, и даже домой не приходил ночевать, прихватывая по три-четыре часа беспокойного сна на сиденье іПАЗикаі, стоящего в гараже на ремонте. А утром, накачавшись кофе у запасливого Манкова, снова вгрызался в работу, чтобы до вечера уже не откатываться от нее. Теперь у меня постоянно мельтешили перед глазами чьи-то лица (а чаще — просто пропитые рожи), какие-то подвалы и чердаки, чужие квартиры и машины, и снова лица, лица, лица… И так, — сплошной пестрой лентой, без конца и края, до умопомрачения. Под вечер я настолько одуревал, что даже начинал забывать, как меня зовут, и совершенно терял ориентацию в пространстве и времени, и сегодня это едва не стоило мне хорошего сотрясения мозга, как минимум. Какой-то торчок, застигнутый нами на квартире торговца наркотой, где мы делали обыск, от ярости, что ему обломили дозу, кинулся на меня с бутылкой в руке, и я впервые за последние годы пропустил бросок. Если бы не Валиев, удачно, а главное — своевременно отправивший іторчкаі в нокаут, то день для меня закончился бы больничной койкой. Вот и сейчас уже был поздний вечер, а я еще только ехал в управление, вяло покручивая баранку и чувствуя себя совершенно разбитым.
Зарулив на стоянку рядом с управлением, я посмотрел на часы и невольно присвистнул. О-го-го! Опять уже начало двенадцатого. Нет, к чертовой матери все, сегодня надо хорошенько отдохнуть, иначе добром это служебное рвение для меня не кончится.
В дежурке было пусто и, на удивление, тихо, хотя обычно, не смолкая, трещат телефоны на пульте или гомонят в тесном закутке перед застекленным іскворечникомі ночные гуляки всех мастей и калибров в ожидании своей дальнейшей участи. На пульте, хмурый и насупленный как сыч, сидел сегодня бедолага Плотников, отбывающий повинность за свою излишнюю разговорчивость. Все же Доронин не рискнул ослушаться Богатова, видимо, генерал слов на ветер не бросает и свое обещание проверить исполнение приказа обязательно выполнит. Заметив меня, Плотников явно обрадовался возможности потрепаться. Привстав со стула, он широко улыбнулся и замахал мне рукой. Через стекло долетел его приглушенный голос:
— Валентин, заруливай ко мне. Кофе горячим напою.
Для убедительности он поднял со столика термос и легонько покачал им в воздухе. Тратить время на пустой треп мне не хотелось, но, так или иначе, все равно нужно было отметиться в журнале о времени убытия, да и чашка крепкого кофе мне явно не повредит, и потому я кивнул и прошел в дежурку. Налив из термоса кофе и подвинув чашку ко мне, Плотников махнул рукой на второй стул.
— Садись, старлей, пей. Натуральный кофе, свежемолотый. Мне жена специально на дежурство готовит. Нет, ну ты прикинь, каков хрен наш Доронин, а? Уже второй раз на неделе в дежурство ставит. Я что, сосунок какой, что ли? У нас летех молодых полно штаны просиживать…
Слушая его унылую болтовню с нотками возмущения, я отпил пару глотков, закурил и не без ехидства поддел:
— Трепаться надо было меньше, Сережа. Ты еще легко отделался. Я при разговоре Богатова с Дорониным присутствовал, так, скажу тебе честно, генерал готов был тебя сырым и без соли сожрать. Так что, считай, что Доронин тебя спас от расправы, огонь на себя принял. Ничего, пару недель посидишь здесь, мозоль натрешь на заднице, так хоть молчать научишься.
Плотников досадливо поморщился и отмахнулся от моих нравоучений.
— А-а-а… Мать их за ногу. Что я особенного сделал? Подумаешь, репортерам ситуацию объяснил.
— Вот, вот. Ты им ситуацию объяснил, а они ее до размеров вселенской катастрофы раздули и на экраны выплеснули. Тебе перед камерой покрасоваться захотелось, а писаки о нашем непрофессионализме байку сочинили и поднесли ее зрителям как Евангелие. Дескать, милиция, как всегда, не на высоте оказалась, если подобные вещи допускает.
Плотников снова недовольно поморщился и уныло посмотрел на меня.
— Ну, ты прямо как шеф рассуждаешь, слово в слово.
Я расхохотался несмотря на усталость.
— Неужели?! Ты это ему скажи, при случае, когда из Москвы вернется, порадуй старика. Дескать, поумнел Безуглов.
— А он уже вернулся, два часа назад. Сидит, как сыч, в своем кабинете, как будто и дома его не ждут. Мне Манков перед уходом шепнул по секрету, что старика к генералу представили. Чуешь, чем пахнет? Не иначе как за эту операцию. Теперь и ты жди четвертую звездочку на погоны, как-никак ты главным героем был. Ловко ты этого придурка закрыл…
Чашка в моей руке дернулась, кофе плеснул через край, оставив темные пятна на брюках, я резко поднялся и оборвал Плотникова:
— Ну, хватит!
Он ошалело уставился на меня.
— Ты чего? Чего я сказал-то?
Загасив сигарету прямо в чашке, я устало отер руками лицо, чувствуя как тревожно заколотилось сердце от нехороших воспоминаний. Плотников что-то еще бормотал обижено, а у меня в ушах гремел голос Игоря: іТы убийца! Понял?! Убийца!!!і Встряхнув головой, чтобы избавиться от этого голоса у себя в мозгу, я снова посмотрел на Плотникова. Теперь он молчал и только смотрел на меня с еще большим изумлением, не понимая, что со мной творится. А мне нечего было сказать в свое оправдание, да и не хотелось и не было в этом никакой необходимости. Он, конечно, славный малый, этот капитан, но едва ли сумеет понять меня, слишком прост для этого. Ведь у него в жизни все легко и просто. И нужны ему нравственные проблемы, как чукче китайский зонтик. А мне нужно было, чтобы кто-нибудь понял меня сейчас, чтобы было с кем поговорить по душам и почувствовать хоть какое-то облегчение от этого, а не вариться в собственном соку. Вот только с кем?
Я повертел чашку с остатками кофе в руке и, глухо бросив Плотникову: іПойду помоюі, - вышел из дежурки и отправился в туалет в конце коридора. Сполоснув чашку, я долго плескал себе в лицо ледяной водой, пытаясь охладить горящие щеки, и изо всех сил старался не думать о том вечере и словах Игорька, брошенных мне в лицо.
Вернувшись в дежурку, я осторожно поставил чашку рядом с термосом и положил руку Плотникову на плечо.
— Ты извини, Сергей, нервы сдают, Устал я сегодня…
Насупившийся капитан немного отмяк, и, улыбнувшись, похлопал меня по руке.
— Лады, Валентин, принято. Ты езжай-ка, в самом деле, домой, отдохни. Не дело это, сутками отсюда не вылезать. Вид у тебя и впрямь аховый. Запись в журнале я сделал, распишись и шагай домой. Или, может, на дежурной тебя отвезти? Я позвоню в гараж, скажу ребятам.
— Да нет, спасибо. Я сам. Ну пока.
