— Уверены?
— Да.
Турецкий взял со стола пачку и протянул ее Алмазову. Тот подрагивающими пальцами вытянул из пачки сигарету и неумело вставил ее в рот. Александр Борисович поднес к сигарете зажигалку и крутанул колесико. Алмазов дернулся от пламени — так, что сигарета чуть не выпала у него из губ.
— Все нормально, — мягко сказал Турецкий.
Актер прикурил и затянулся. Лицо его искривилось, и он закашлялся. Турецкий подождал, пока Алмазов прокашляется, затем/ вынул у него из пальцев сигарету и вмял ее в пепельницу.
— Я думал, и правда успокаивает, — все еще покашливая, проговорил Алмазов.
— Успокаивает. Но не всех. Вам лучше не курить.
— Да. Наверно, вы правы. На чем я остановился?
— На том, что обожали сестру и старались во всем ей подражать.
Алмазов кивнул:
— Да. Вместе с ней я записался в театральную студию, и тут… — Алмазов рассеянно пожал плечами, — у меня открылся талант. Это было первое из увлечений Вики, которое и мне пришлось по вкусу. Вика была рада за меня. Страшно рада. Она все приговаривала: «Пашка, ты станешь великим актером! Марлон Брандо тебе в подметки не годится!» И я ей верил.
— Еще бы, — тихо сказал Турецкий.
— Что?
— Я говорю, что ваша сестра была права. У вас действительно талант.
— Спасибо. Но я не об этом… Когда я закончил школу, Вика уговорила меня подать документы в Щукинское училище и во ВГИК. В Щуке я слетел со второго тура. Во ВГИК не прошел по конкурсу. Вика страшно за меня переживала. Она даже хотела пойти к ректору ВГИКа и поругаться с ним, представляете?
— Судя по всему, она решительная девушка, — заметил Александр Борисович.
— Не то слово. А спустя год она сама закончила школу и тоже решила в поступать в театральный. Но мама с папой ее отговорили. Помню, мама даже плакала. А папа сказал: «Сначала получи настоящее образование. А потом уже пускай свою жизнь под откос самым приятным для тебя образом». И Вика сдалась. Она подала документы в МГУ, на юрфак. Никто не верил, что она поступит… Никто, кроме меня. Но она поступила!
Алмазов вновь закашлялся. Турецкий налил в стакан воды и пододвинул его актеру, Тот поблагодарил и отхлебнул большой глоток, держа стакан двумя ладонями, как держат дети.
— Полегчало?
Алмазов кивнул:
— Угу.
— Можете продолжать?
— Да.
И Алмазов продолжил рассказ…
Вика и в самом деле была лучшей. Везде. Сначала в школе, а затем и в университете. В ранней юности она даже слегка комплексовала по этому поводу, особенно когда один из одноклассников назвал ее выскочкой.
«Может, я и правда выскочка? — с грустью думала она. — Лезу везде, как будто меня просят».
После этого она даже попробовала не тянуть больше руку на уроке. Но кончилось это еще плачевнее. Опросив добрую половину класса и не получив толкового ответа, учительница остановила взгляд на Вике и, вздохнув, сказала:
— Ну что, Вика, я вижу, даже тебя утомили эти оболтусы. Ладно, иди к доске и расскажи своим бездарям одноклассникам, как на самом деле Печорин относился к судьбе и к фатуму. И кстати, объясни им, что такое «фатум» и почему одна из глав «Героя нашего времени» называется «Фаталист».
Делать было нечего, и Вика вышла к доске. И тут она увидела, как на нее смотрят одноклассники. Одни с ненавистью, кое-кто с презрением («Выскочка!» — так и кричали эти взгляды), но среди этих отвратительных взглядов попались два-три, в которых Вика прочла настоящее восхищение. Они словно бы говорили: «Давай, не подведи!»
«Буду рассказывать для них», — твердо решила Вика.
В тот день голос ее звучал как никогда звонко и уверенно. Получив очередную пятерку, Вика села на место и, нахмурив чистый лоб, сказала себе: «Больше ты никогда не будешь поддаваться придуркам. Никогда!»
В ту пору Вика была долговязой, очкастой жердиной с большими ногами и длинными, неловкими пальцами. Но она росла, и со временем восхищенных взглядов, следящих за ней из-за парт, становилось все больше и больше. И взгляды эти преимущественно принадлежали парням-одноклассникам.
К одиннадцатому классу Вика из долговязого и нескладного «гадкого утенка» превратилась в настоящую жар-птицу — предмет вожделений всех одноклассников мужского пола.
После школы Вика поступила в университет. Поначалу лекции по римскому праву навевали на нее только скуку. Пока лектор распинался у доски, вычерчивая на ее коричневом линолеуме меловые формулы и таблицы, она смотрела в окно и представляла, что это не обычная аудитория, а театральный зал! И что она молодая актриса, которой с минуты на минуту предстоит выйти на сцену.
— Девушка в четвертом ряду! — внезапно окликнул кого-то лектор.
Подружка толкнула Вику локтем вбок:
— Вик, это к тебе.
— Я? — удивленно повернулась Вика.
— Вы, вы! — кивнул лектор. — Может, вы повторите, что я сейчас сказал?
— Вы? Э-э…
— Вот именно — «э». На следующем семинарском занятии проверю ваши конспекты. И если у вас не будет хоть одной лекции пеняйте на себя.
Вот так. Как говорится — с небес на землю.
— Ну все, Викуся, приехала, — невесело усмехнулась подруга.
Вика вздохнула:
— Да. Похоже на то. И бывают же такие вредные преподы!
Поскольку в тетрадке у Вики не было ничего, кроме кошачьих мордочек и цветочков (пока она предавалась мечтам о театре, рука сама выводила эти забавные картинки), Вика в тот же вечер засела за конспекты. Скре-пя сердце переписывала она эту лабуду, но постепенно — от абзаца к абзацу, от темы к теме — стала втягиваться. К концу «экзекуции» Вика почти наизусть знала все, о чем говорилось в этих лекциях. И на ближайшем семинаре сразила «вредного препода» буквально наповал.
С тех пор дела в университете пошли на лад. Но с мыслью стать актрисой Вика расстаться не могла. Когда она увидела в газете объявление о наборе молодых актеров в народный театр, она почувствовала себя окрыленной. Настолько окрыленной, что в тот же день побежала по указанному адресу.
Театр оказался самым настоящим. И это прекрасное во всех отношениях обстоятельство чуть не сгубило Вику.
— Девушка, я набираю в труппу людей, у которых есть театральное образование, — сухо объяснил ей режиссер Виктор Янович.
— Я понимаю. Но прослушайте меня пять минут. Пять минут! Это все, о чем я вас прошу.
— У меня нет пяти минут.
— Пять минут есть у всех, — твердо заявила Вика. — Посидите сегодня вечером в ванне на пять минут меньше.
Виктор Янович удивленно на нее посмотрел:
— А гнев вам идет, — заметил он. — Что ж, считайте, что отсчет времени уже пошел.
Вика озабоченно нахмурила лоб и заговорила:
Чем хуже мне, тем бешеней мой муж!
Ужель на мне женился он затем,
Чтоб голодом морить свою супругу?
Я голодна, смертельно спать хочу.
А спать мешают бранью, кормят — криком.
Достань какой-нибудь еды мне, Грумио!
Не важно что, лишь было бы съедобно.
Вика с такой мольбой во взгляде посмотрела на Виктора Яновича, что он машинально ответил:
— Ну а телячья ножка, например?
— Чудесно! Принеси ее скорей!
Режиссер усмехнулся:
— Боюсь она подействует на печень. Что скажете о жирной требухе?
— Люблю ее. Неси, мой милый Грумио!
— Но, впрочем, вам и это будет вредно. А может быть, говядины с горчицей?
— О, это блюдо я охотно съем.
— Пожалуй, вас разгорячит горчица.
— Ну принеси мне мясо без горчицы.
— Нет, так не выйдет. Я подам горчицу. Иначе вам говядины не будет.
— Неси все вместе иль одно — как хочешь!
— Так, значит, принесу одну горчицу?
Лицо Вики стало лицом разъяренной фурии. Она завопила с еле скрываемым бешенством в голосе:
Вон убирайся, плут, обманщик, раб!
Меня ты кормишь только списком блюд!
Будь проклят ты с твоею гнусной шайкой,
Что лишь смеется над моей бедой!
Пошел отсюда прочь!
Тут Вика так топнула ногой, что Виктор Янович испуганно отлетел к стене. Лицо Вики мгновенно переменилось. Гневные морщинки на лбу разгладились, искры перестали сыпаться из синих глаз, и из злобной фурии Вика вновь превратилась в юную, славную девушку.
— Ну как? — с улыбкой спросила она.
— Бесподобно! — воскликнул Ханов. — Я даже в какой-то момент подумал, что вы разорвете меня на куски!
— Так вы принимаете меня в театр?
— Приму, но с двумя условиями.
— С какими?
— Первое — если вы пропустите хоть одну репетицию, я вас немедленно выгоню.
Вика улыбнулась и кивнула:
— Я согласна. А второе?
— Вы поужинаете сегодня со мной в ресторане?
