писать к нему из боязни получить от него ответ, она все сведения о нем стала получать через Луи. Но сведения эти недолго были хороши. Не прошло и месяца с тех пор, как госпожа Фовель отыскала своего сына, как Кламеран уже сообщил ей, что Рауль начинает его серьезно беспокоить. И это было сказано в таком тоне, что у нее похолодело сердце.
– Что с ним? – спросила госпожа Фовель.
– У этого юноши, – отвечал Луи, – страсти и замашки, оказывается, точно такие же, как и у Кламеранов. Он из тех натур, которые, вспылив, не останавливаются ни перед чем, не признают никаких препятствий, и я положительно не знаю, чем его унять.
– Боже мой! Что же он хочет делать?
– Решительно ничего такого, что было бы достойно порицания, но меня беспокоит его будущее. Он надеется на мой кошелек и расточителен так, точно он сын миллионера.
Вот почему, видя, что все его усилия остаются тщетными и не останавливают молодого человека от падения по наклонной плоскости, он и просит госпожу Фовель употребить на него свое влияние. Ради будущего своего дитяти она должна поближе вникнуть в его жизнь, постараться видеть его каждый день.
– Увы! – отвечала бедная женщина. – Это и мое сердечное желание. Но что поделаешь? Разве я могу рисковать своей репутацией? У меня есть другие дети, для которых я должна оберегать свою честь.
Этот ответ, казалось, удивил маркиза Кламерана. Целые пятнадцать дней госпожа Фовель не упоминала еще ни разу о других своих детях.
– Я подумаю, – сказал Луи, – быть может, в одно из следующих ваших свиданий мне удастся сообщить вам какую-нибудь комбинацию, которая все примирит.
Такой опытный человек, как он, не мог тратить время попусту. В следующий же четверг он явился уже успокоенным.
– Я искал, – сообщил он, – и нашел.
– Что?
– Средство спасти Рауля.
И он сообщил ей это средство. Не имея возможности всякий день видаться с сыном, не возбуждая этим подозрений в муже, она должна дать ему убежище у себя.
Это предположение вселило в нее только ужас: она была, быть может, неблагоразумна, даже виновата, но она всегда была честна. Она жила мыслью, что Рауль когда-нибудь будет введен в святилище ее семьи, протянет руку ее мужу и – кто знает? – станет другом ее сыновей, но честность ее возмущалась в ней.
– Это невозможно! – воскликнула она. – Это будет подло, низко, гадко!..
– Да, – отвечал задумчиво маркиз, – но это послужит спасением для вашего сына.
– Нет, я никогда на это не соглашусь!
Но не прошло и недели, как она уже не могла сопротивляться и этому проекту и уже обсуждала средства к его исполнению. Потеряв голову, лишившись под ногами почвы, она напрасно старалась не слушать вежливых угроз Кламерана и просьб и ласк ее Рауля.
– Как же?… – спрашивала она. – Под каким предлогом ввести Рауля?
– Под очень простым, – отвечал Кламеран. – Нет ли у вас в Сен-Реми одной престарелой родственницы, вдовы, у которой было когда-то две дочери?
– Это моя кузина Лагор.
– Ну вот и отлично! Каково ее имущественное положение?
– Она очень, очень бедна.
– Совершенно верно. И если бы вы ей тайком не помогали, то ей пришлось бы просить милостыню.
Госпожа Фовель не сумела отречься: так все хорошо было известно маркизу.
– Как? – пробормотала она. – Вы знаете и это?
– Да, сударыня, и кое-что еще. Так, например, мне известно то, что ваш муж не знает ровно никого из вашей родни и едва ли будет сомневаться в том, что у вас есть племянник Лагор. Понимаете ли вы мой план? Завтра или послезавтра вы получите из Сен-Реми письмо от вашей кузины, в котором она вам сообщит, что отправляет своего сына в Париж, и будет просить вас принять в нем участие. Естественно, вы покажете это письмо вашему мужу, а несколько дней спустя ему уже представится племянник Рауль Лагор, милый, богатый, умный, любезный молодой человек, который сделает все, чтобы понравиться вашему мужу, и добьется того, что расположит его к себе.
– Никогда! – закричала госпожа Фовель. – Никогда моя кузина, эта честная женщина, не согласится принимать участие в этой возмутительной комедии!
Маркиз самодовольно улыбнулся.
– Положитесь в этом на меня, – отвечал он. – Письмо, которое вы получите от нее и покажете вашему мужу, будет написано под мою диктовку первой попавшейся женщиной и будет опущено в почтовый ящик в Сен-Реми одним верным человеком. А если я заговорил о том, что вы помогаете вашей кузине, так это только для того, чтобы показать вам, что в случае чего в ее же интересах молчать. Вы все еще в сомнении?
– Но ведь это преступно, милостивый государь! Вы толкаете меня на преступление!
– Мы, кажется, не понимаем друг друга, – едва сдерживая себя, возразил он. – Прежде чем говорить о преступлении, не лучше ли поговорить о прошлом? Ведь вы менее опасались, когда, еще будучи девушкой, обзаводились любовником? Правда, вы отреклись от него, от этого любовника, вы отказались последовать за ним, тогда как из-за вас он убил двоих людей и рисковал эшафотом… У вас не было этих глупых предрассудков, когда после тайных родов, близ Лондона, вы бросили вашего ребенка. И надо вам отдать справедливость, вы отлично позабыли об этом ребенке, и, сделавшись миллионершей, вы даже ни разу не осведомились, есть ли у него кусок хлеба? Где же была ваша совестливость, когда вы выходили за господина Фовеля? Сказали ли вы этому честному человеку, какой позор скрывал на вашем лбу флёрдоранж? Вот где преступление! И когда от имени Гастона я потребовал от вас исправления вашего поступка, как вы тогда возмутились! Но теперь уже поздно. Вы погубили отца, сударыня, но вы спасете сына, или, клянусь вам честью, вы на долгое время погубите себя в глазах всего света!
Разбитая наголову, уничтоженная в прах, несчастная прошептала:
– Я повинуюсь.
А восемь дней спустя Рауль уже носил фамилию Лагор и обедал у банкира в обществе госпожи Фовель и Мадлены.
Попав благодаря своим кузенам в общество богатых молодых людей, Рауль стал вести чрезвычайно расточительную жизнь. Он стал играть, давать ужины; его видели часто на скачках, и деньги лились у него сквозь пальцы рекой. Ошеломленный новой жизнью, не желавший вначале получить от матери ничего, кроме одной только ее привязанности, теперь он постоянно требовал от нее денег.
И она давала с радостью, без счета, но не могла в то же время не понять, что ее щедрость, если не будут своевременно приняты меры, только послужит его погибели.
