– бог весть. Уже наслышалась, тетки в палате болтали: Вахтанг Георгиевич, конечно, бог, но после операции последствия самые разные. Нога может отказать. Или речь станет невнятной, как после инсульта.
«Кому я буду нужна такая?» – подумала она со страхом.
Сильва, конечно, старается. Гордится, что сильная, взрослая, может за маму проблемы решать. Но если Богдана обратится в инвалида – подвиг станет рутиной, и хватит ли у дочки терпения?
«Да я сама не позволю, чтоб она у моего одра жизнь гробила!»
Но кого звать на помощь? Мужей своих, Игнацио или Мирона? Ха-ха. Оба давно женаты, пусть и не слишком счастливы. Любовник Гена и ЗОЖик с йорком тоже разбегутся, как тараканы от дуста. В жизни ни один здоровый мужчина не свяжется – с больной, убогой, немолодой женщиной. Придется на милость сиделки сдаваться.
Совсем закручинилась Богдана, села на широкий подоконник, уткнулась носом в холодное, грязное стекло. И настигла ее галлюцинация. В гулкой тишине больничного коридора с высоченными потолками вдруг послышался чистый, красивый, сильный мужской голос. Ария Жермона из «Травиаты». На безупречном итальянском. Спутанность сознания в чистом виде.
Но стены не качались, мир вокруг не кружился. Медсестра волокла цаплю-капельницу, больные сбредались к телевизору в холле. А роскошный баритон выводил:
Dio m’esaudi’!
Dio m’esaudi’!
Dio m’esaudi’! [44]
И Богдана вняла. Пошла на голос. Все ближе, громче. Мужская палата, дверь распахнута, на кровати, полулежа, человек. Голова замотана – как у большинства здесь. Но если остальные больные походили на Шарикова из фильма Бортко, породистое лицо этого пациента бинт совсем не портил. Наоборот – благородства, загадочности придавал. Да и глаза у прочих болящих безнадежные, тусклые, а у этого взгляд жаркий, дерзкий.
Богдана замерла у двери и разглядывала, наслаждалась: безупречный римский нос, чувственные губы, лицо опутано сеткой морщинок, но по виду совсем не старик. Скорее, моряк – потрепало, обветрило бурями. И, хотя голос оперный, на изнеженного артистика совсем не похож. Кто он? И откуда здесь?
Мимо пробегала медсестричка, предложила:
– Сказать, чтоб заткнулся?
– Нет, нет! – смутилась Богдана. – Я, наоборот, послушать пришла. Кто это?
– Итальянец чокнутый, – хихикнула девушка.
– Почему чокнутый?
– Он после операции, ему промедол положен. А этот не хочет, чтобы кололи. Сказал, будет пением боль лечить. Врачи не против.
– А откуда тут взялся итальянец? – удивилась Богдана.
– Романтик, – насмешливо молвила медсестра. – По Фонтанке шлялся в три часа ночи, Чижика-пыжика фоткал. Камера крутая, на него бандюки наехали. А он за свое имущество в драку. Один против троих. Ясно, его отделали. И камеру все равно отобрали, и огромную гематому вырезать пришлось, чудом выжил.
– Он турист? Или работает в Питере?
– Турист. Миллионерище. В «Астории» жил. В люксе, – с уважением представила медсестра. – И тут, видишь, ему целую палату освободили. У нас такое вообще ни для кого.
Сумерки становились все гуще, в коридоре включили бледный электрический свет. Богдана разглядела страдальческую гримасу на лице иностранца и шепнула медсестре:
– Можно к нему зайти?
– Иди. Но он по-русски ни бельмеса. С Вахтангом кое-как по-английски общаются.
Богдана одно время хотела вычеркнуть из жизни напрочь все, что связано с той страной, включая итальянский. Но потом появилась Сильва, и намерение пришлось изменить. Дочка ленилась читать на языке отца, а мама убеждала упрямицу: «Люди огромные деньги преподавателям платят, а у тебя все уже есть, только поддерживать».
Пришлось и самой пример подавать: вместе смотрели итальянские сериалы, на воскресных бранчах иногда себя за иностранок выдавали.
Богдана думала: пригодится, когда вместе за границу поедут. Кто мог подумать, что здесь понадобится?
Она дождалась конца арии, смелым шагом врача вошла в палату, бодро улыбнулась:
– Бонжорно, синьор!
Вблизи страдалец оказался еще краше. Богдана вообще питала слабость к мужчинам, которые могли состариться с достоинством, благородно. Да, перемотанный серым бинтом, несчастный и бледный, но все равно разительный контраст со всеми ее поклонниками! У Геночки – лысинка и брыли печально обвисли, ЗОЖик морщинист, аки печеное яблоко. Главное, наши – обязательно пришибленные, вечно кислые, будто зуб у них болит. А этот даже на жалкой больничной койке выглядит принцем. Или тут вопрос в деньгах? Когда не думаешь о хлебе насущном, всегда уверенно выглядишь?
– Вы изумительно поете, – похвалила Богдана. – Я много раз слушала арию Жермона, и ваше исполнение практически не уступает Желько Лучичу [45].
Он взглянул дико:
– Почему вы знаете итальянский?
Вопрос прозвучал забавно. Впрочем, человек после операции, ему простительно.
Изначально Богдана не собиралась придумывать никаких историй. Хотела честно рассказать про замужество и что в Италии много лет прожила. Но с языка вдруг само собой сорвалось:
– Меня прислало ваше посольство.
– Как вы сказали?
– Забота о гражданах Италии, – продолжала заливать Богдана. – За вас очень переживают. Просили меня помочь всем, чем смогу.
Боже, что за чушь? Зачем она несет этот бред?
Но – словно без ее участия – монолог продолжался, одна ложь нанизывалась на другую, громоздила пирамиду:
– Я – специалист по вокалотерапии и медицинский психолог. Также сертифицированный инструктор по исцелению боли с помощью медитации и вибраций. Я знаю, что вы отказались от наркотических анальгетиков, уважаю ваш выбор и помогу облегчить состояние более естественными методами.
«Должности» свои придумала на ходу, но итальянец не усомнился ни на секунду. Только спросил:
– А почему вы не в белом халате?
– Зачем нам лишняя ассоциация с болью? – улыбнулась Богдана.
Как хорошо, что она не в безразмерных трениках, а в симпатичных трикотажных брючках. И обута в ортопедические шлепки, как большинство медсестер.
– Меня зовут Джованни Сальваторе, – представился итальянец.
– Я знаю, – снова соврала Богдана.
Она все увереннее вживалась в роль медицинского психолога и вокалотерапевта. И поняла, наконец, почему с ее языка сорвалась спонтанная ложь. Специалистам доверяют куда больше, чем соседям по палате. Но главное: никак нельзя допустить, чтоб итальянский красавец узнал – она тоже больная. И через два дня, в подобной марлевой повязке на голове, будет корчиться на койке от послеоперационной боли.
– Джованни, – деловито спросила она, – вы имеете представление о пранаямах?
– Это что-то из йоги. Но стойку на голове я сейчас сделать не смогу.
– Вы молодец, – похвалила Богдана. – Чувство юмора помогает не хуже, чем пение. Не бойтесь, пранаяма – это не стойка на голове, она не потребует от вас никаких физических усилий. Сейчас я приоткрою окно, и мы с вами немного подышим. Не пытайтесь забыть о боли, не гоните ее. Просто делайте, что я скажу.
Хотя и придумала все свои титулы, исцелять мигрени она умела реально. Когда ведешь
