Или как я сам в пещере на берегу Волги.
Выбрав себе бутылочку пива, я обернулся к Рите и спросил:
– Ты будешь?
– Буду, – ответила она и соскользнула с подоконника.
Она подошла ко мне и, взяв бутылку «Грольша», запрыгнула на широкую, как Дворцовый мост, кровать.
Я сделал несколько глотков и засмеялся.
– Что, головка чирикнула? – поинтересовалась Маргарита.
– Да нет… Хотя если она и чирикнула, то произошло это настолько давно, что теперь уже может считаться железной непоколебимой нормой. Просто я вспомнил про эти объявления в газетах – «исправляю карму». Может, сходить?
– Сходи, милый, сходи, – теперь засмеялась Рита. – Как там, в бессмертном фильме… Если человек идиот – это надолго.
– Надолго меня не устраивает, – парировал я, – мне больше нравится навсегда. Тогда этот человек не осознает, что он идиот, и его жизнь проходит радостно и гармонично.
– Вот это как раз про тебя и есть. Иди ко мне и возьми меня.
И я, поставив недопитое пиво на стол, пошел к моей Рите и взял ее.
В подмосковной Орловке все шло своим чередом.
Большие мохнатые собачки охраняли богатые особняки, государственные мужи и расторопные удачливые дельцы тайно отдыхали за высокими заборами, разнообразные сотрудники охраны бдительно следили за безопасностью, поправляя радиоклипсы в помятых ушах, в общем – все было тихо и пристойно.
В гостиной одной из дач, построенной в те далекие времена, когда кино было черно-белым, а в Ленинграде на Исаакиевской площади размещалось консульство фашистской Германии, тоже было тихо, но эта тишина была зловещей и совсем не радовала собравшихся там людей.
Вокруг большого круглого стола сидели представительные генералы и дородные штатские. Обычно их встречи проходили весело и шумно и серьезные вопросы обсуждались мимоходом, между двумя стопками ледяной водочки, но в этот день дачу накрыла траурная тишина.
Стол, вокруг которого расположились гости, был, как всегда, богатым и обильным, но было в нем что-то от покинутого жителями города. Не звенели рюмки, не лязгали вилки по тарелкам, зацепляя пласт белорыбицы или маринованный грибочек, не падала на белоснежную скатерть свекольная лепеха селедки под шубой, уроненная неверной рукой загулявшего гостя…
Не звучали привычные надежные тосты, не раздавался дружный сытый хохот в ответ на незамысловатую шутку, да и девочки из «Фабрики грез» не мельтешили между гостями.
Не до них было, не до них…
В общем – не было в этот день праздника.
Лишь один из гостей, поджарый подполковник Жерехов, имевший замашки генерал-лейтенанта и носивший пижонскую полевую форму с портупеей, не стеснялся всеобщей подавленности и непринужденно накладывал себе крабовый салат. Не ту нищенскую мешанину из крабовых палочек, кукурузной картечи и едкого дешевого майонеза, которой люмпены потчуют голодных гостей, а настоящую смесь из камчатских крабов, китайских грибов, тибетских овощей и японского белого соуса.
Налив себе полную стопку, Жерехов презрительно оглядел притихших и не смотревших друг на друга участников невеселой вечеринки и, громко выдохнув, опрокинул ледяную водку в горло. Потом подхватил вилкой изрядную порцию крабового салата и отправил его в рот. На его лице отразилось гастрономическое наслаждение, и, жуя, он невнятно произнес:
– Жить хорошо!
Сидевший в стороне от стола упитанный генерал-майор Лисицкий с ненавистью посмотрел на него и пробурчал:
– Кому хорошо, а кому…
– А тебе что, плохо, что ли? Вон какое рыло наел!
Лисицкий отвернулся, а подполковник Жерехов, заскрежетав стулом, отъехал от стола, свободным движением достал из кармана пачку сигарет и закурил.
Бросив зажигалку прямо в вазу с маринованными грибами, он усмехнулся и, повернувшись всем телом к съежившемуся на диване Лисицкому, сказал:
– Ну что, обосрался? Не получилось яблок наворовать, и теперь ждешь, когда сторож с берданой придет?
Он говорил Лисицкому, но было очевидно, что его слова адресованы всем присутствовавшим.
Лисицкий зыркнул на него и сварливо ответил:
– А тебе, значит, не страшно. Смелый, значит…
Жерехов поднялся со стула и неторопливо обошел стол.
Остановившись прямо напротив Лисицкого, он засунул руки глубоко в карманы форменных галифе и, покачиваясь с пятки на носок, заговорил:
– Страшно… Если бы ты, свинья жирная, знал, что такое – страшно! Тебя бы, бля, туда, где я отдавал свой долг, который не брал… Вот там бы ты быстро стал стройным как кипарис. Ты ведь чего боишься, кабан трусливый? Ты ведь не смерти боишься, потому что ты не знаешь, что это такое. Ну, может, и видел по телевизору, как киллеры таких, как ты, у лимузинов отстреливают… Да только это совсем не то. А боишься ты прежде всего того, что тебя от кормушки отодвинут. Потому что эта кормушка для тебя самое дорогое. Дороже жизни, бля.
Жерехов оглядел остальных и сказал:
– Ну что вы, ей-богу, как на похоронах? Ждете, когда сюда спецы ворвутся? Эх, бля, нет на вас Лаврентия Палыча! Он бы вас живо уму-разуму научил.
Один из штатских, сидевший в кресле у окна, вдруг вскочил и, тряся жирным задом, выбежал из гостиной.
– Во! – засмеялся Жерехов. – Не иначе как медвежья болезнь приключилась.
Он подошел к столу и, не садясь, налил себе водки.
Подняв стопку и по-гусарски отставив локоть, он уже открыл было рот, чтобы произнести какой-то издевательский тост, но в этот момент в дальнем конце дома прозвучал выстрел.
На лице Жерехова отразилось веселое изумление, и он сказал:
– Смотри-ка! Нашелся один смелый…
Жерехов сделал торжественное лицо и траурным баритоном произнес:
– Он предпочел смерть бесчестью. Ну, за упокой души.
Выпив водку, он поставил стопку вверх дном и, снова закурив, повернулся к Лисицкому.
– Вот видишь – человек решил сразу все проблемы. Кто следующий? Может быть – ты?
И он ткнул пальцем в Лисицкого, который с ужасом смотрел в ту сторону, откуда донесся выстрел. Лисицкий вжался в спинку дивана, и на лице Жерехова появилась брезгливость.
– Да-а-а, – протянул он, – с такими, как ты, каши не сваришь.
И, обойдя стол, уселся напротив своей тарелки.
– Иваныч, – поморщившись, произнес один из штатских, массивный брюнет с благообразным актерским лицом, – кончай цирк устраивать! Дело-то ведь и на самом деле серьезное. Что делать-то?
– За нами ведь придут! – хрипло пробасил один из генералов.
– Интересно, – задумчиво сказал седоватый мужчина с аккуратно подстриженными усиками и налил себе водки, – а где теперь высшие отсиживают?
– Зассали, – горестно покачал головой Жерехов, – как есть зассали…
Он поднял взгляд и невесело осмотрел компанию.
– А когда сладкие планы строили, не было страшно? Или жаба сильнее страха оказалась? Сильнее инстинкта самосохранения? Представили себе, как рыла в кормушку по самые плечи засунули, и головка закружилась? А нужно было сразу представлять, что будет, если ничего не выйдет.
Жерехов еще раз, уже с явным отвращением, оглядел присутствовавших и, обреченно повертев головой, вздохнул:
– Э-х-х… Ну что вы все, как бабы? Ничего ведь не было! Понимаете – ни-че-го! Вот если бы все произошло, как планировали, но провалилось при исполнении – тогда другое дело. А так – ничего. Не было мальчика – понимаете? Так что зря этот, – и Жерехов мотнул головой в пространство, – погорячился.
Он встал и, значительно оглядев компанию, веско сказал:
– Ничего не было. Поэтому – сидите на жопе ровно. Все образуется.
Дверь распахнулась, и на пороге появился серый кардинал Гаврилыч.
За его спиной стоял незнакомый мужчина средних лет, который, старательно скрывая любопытство, разглядывал находившихся в комнате людей.
– Иваныч правильно говорит, – начал Гаврилыч прямо с порога, – сидите на жопе ровно.
Войдя в гостиную, он обернулся и, покровительстенно взяв пришедшего с ним человека под локоток, вполголоса сказал ему:
– Заходи, Александр Николаич, не чинись.
Александр Николаич зашел и аккуратно затворил за собой дверь.
