Осторожно отстранив Полину, Вилли шепнул:
— Теперь мы можем удалиться по-английски. Я же англичанин, в самом деле. — Вилли повел её в дальний конец огибающей дом террасы. — Я знаю здесь один симпатичный выход…
Вскоре они оказались в машине, припаркованной среди десятков других. Вилли тихонько тронул автомобиль и, точно крадучись, нырнул в узкий переулок среди темных садов. Вдали туманным куполом поднималось свечение большого города. Полине стало жаль, что вечер, на который она возлагала какие-то смутные надежды, завершился так быстро и печально. Психоз навалившегося страха, жар небывалого желания на террасе, его молетный поцелуй… Вилли, странный Вилли… И ничего, в сущности, не произошло. Они не стали ближе.
— Маскарад завершен. Ты должен скрыться?
— Думаю так. — Вилли с отрешенным видом смотрел на шоссе — утомленный светскими условностями человек, обремененный солидностью смокинга, крахмальной сорочки и белой «бабочки». Да к тому же слегка пресытившийся обществом своей «секретарши».
— Мне сейчас показалось, что мы похожи на супругов, возвращающихся с очередной вечеринки в свой благополучный дом и думающих о том, что жизнь пресна, скучна, бессмысленна, — проговорила Полина, глядя в окно.
— Могу порадовать: нам явно не грозит пресыщение однообразием. Как там у русского поэта: «И вечный бой, покой нам только снится».
— Называй меня Полина, раз уж давно рассекретил мои хитрости… Знаешь, я даже рада — ты не из тех, от кого я прячусь. А если ты знаешь обо мне все, то должен понять — как источник информации гражданка Ласточкина не представляет никакой ценности.
— Зато твой отец представлял… Но меня сейчас интересует твой друг. У тебя к нему, естественно, глубокое, единственное, трагическое чувство. Русские женщины, уж если они в самом деле воплощают лучшие черты нации, обожают этот душераздирающий букет.
— Наверно, я не лучшая. Или не русская… — Полина сделала паузу, ожидая, что Вилли проявит осведомленность в её происхождении.
— Собственно, «русский» — это коктейль кровей, но существует некий национальный менталитет, независимо от того, какая кровь намешана… Я побывал в разных странах, поверь мне, ты — типично русская женщина. Относишься очень серьезно ко всему «внутреннему, духовному» и пренебрегаешь житейским. Хозяин платит тебе слишком мало, ты даже не попыталась взять в банке кредит, а мне помогаешь совершенно бескорыстно.
— Ошибаешься. Мне нравится быть с тобой.
— Еще один наворот русской психологии! Тебе нравится быть с другим мужчиной, в то время как ты тоскуешь по своему единственному возлюбленному! С ума сойти можно!
— Осторожней! — Полина зажмурилась: автомобиль едва не врезался в вынырнувший из-за поворота трайлер. — Не считай себя таким уж проницательным, господин шпион. Я ведь тоже догадалась, что ты не журналист и не социолог. Вернее, не в первую очередь. Но я так и не поняла, зачем нужна тебе. Бестолковость — моя индивидуальная черта. Я даже теперь не совсем понимаю, какие чувства испытываю к моему российскому другу… Мы собирались пожениться… Я была фантастически счастлива. Но потом… Потом со мной случились страшные вещи, я чуть не сошла с ума, волнуясь о нем. И теперь, вот уже два месяца, этот человек не нашел способ связаться со мной. Ведь у меня есть все основания возненавидеть его и он не может не знать этого. Ты полагаешь, жертвенная любовь — конек русской женщины… Нет, я не могу любить вопреки. Вопреки пренебрежению к себе, вопреки отсутствию ответных чувств… Нет… я не русская… Уж слишком велика гордыня.
— О'кей. Будем считать, что с тобой мы внесли ясность: москвич сильно подпортил свою репутацию и подвергнут забвению. Ты тихо страдаешь и стараешься убедить себя, что тебе хорошо со мной. Ладно, пусть так. Теперь моя очередь раскрыть карты. — Вилли испытующе взглянул на Полину и сделал тяжелую паузу. — Я всю дорогу ломаю голову, как мне затащить тебя в постель. Выражаясь языком высокой поэзии, «Но быть бы вдвоем нам в местечке укромном, два бьющихся сердца — рядом!» Джон Китс. Я с университетских лет запасся необходимыми цитатами. Боюсь, с тобой эти штучки не сработают. Я волнуюсь.
Полина рассмеялась:
— Ты не выглядишь неопытным юнцом или скромником, едва оставившим сан священником. Какие трудности?
— Не хочется разрушать очарование, — насмешливо улыбнувшись, взглянул на неё Вилли. Но все же попробую выкрутиться. Смотри… — Он притормозил у стены темного особняка. — Как тебе здесь нравится?
— Мы снова в гостях?
— Мы — на необитаемом острове. — Металлическая гармошка ворот поползла вверх. Вилли въехал в осветившееся помещение гаража, выключил мотор, помог Полине выйти и распахнул дверь в углу. Миновав маленький коридор, они оказались на кухне. Свет в низко висящей над столом лампе вспыхнул автоматически.
Полина огляделась:
— Очень уютно. Рекламное гнездышко для счастливой пары.
— Загляни в холодильник. Нет… Отойди. Пошли наверх. Я уверен, что в спальне полно свежих цветов…
… Через час они спустились на кухню и, отталкивая друг друга, рванулись к холодильнику. Полина — в белой сорочке Вилли, наброшенной на голое тело. Он — в черном полотняном кимоно, перехваченном поясом. На столе мгновенно появилась гора вовсе не диетических продуктов — паштеты, сыры, мясные изыски разной формы, степени остроты и копчености.
— Ненавижу фуршеты. Не умею есть стоя, одновременно общаться с дюжиной болтунов и строить глазки женщинам. — Вилли до отказа загрузил крупную ярко-зеленую керамическую тарелку. В тон салфетке, покрывающей массивный деревянный стол.
— А не вредно ли на ночь столько помидор? — Покосилась Полина на щедрый натюрморт. — Не вдумывайся, это русская шутка, цитата из юмористического произведения.
— У нас, у английских интеллектуалов, другое правило. Вот уже тысячу лет. — Вилли назидательно поднял указательный палец и продекламировал по-английски:
«Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало».
— Это же Омар Хайям… Боже, как странно!.. Мы запомнили одно и то же на разных языках, в разных концах большого мира… Я не знаю персидского подлинника, но по-русски это звучит тоже впечатляюще.
— Подчеркиваю, в прозаической и поэтической форме, что мне хорошо с тобой, детка. И есть, и болтать, и заниматься любовью… У вас не принято обсуждать интимные проблемы за ужином.
— У тебя устаревшая информация! Сейчас всякие сдвинутые на сексуальной почве так и лезут на телеэкран, чтобы посмаковать особенности своей интимной жизни. Кто-то делает себе популярность на больных людях.
— Но мы здоровые. У нас даже нет СПИДа. Я бы стал предохраняться, опасаясь за тебя.
— Сегодня безопасные дни. К тому же, я не думаю, что сейчас могу залететь.
— От меня можешь. Господу не угодно оставить род Уорков без наследников, и только ему известно, сколько отпрысков оставил я на разных континентах, несмотря на применение контрацептивов. Правда, годы берут свое, я стал очень осторожен. С женщинами, которых хочу беречь.
— Я думала, ты скажешь «немножко люблю».
— Могу сказать, «безумно люблю». Если, конечно, так полагается по ритуалу. Только ведь я подозреваю, что любовь — нечто иное. Один раз со мной это случилось. Тридцать пять лет назад… Кстати, мне уже пятьдесят шесть.
— Жуть! — искренне удивилась Полина. — Никогда не подумала о тебе так плохо. Если б не седина, то и сорок тебе многовато.
— Спорт, наследственная комплекция юного атлета, энергетика… Самое важное — батарейки, дающие силу. Они пока не подают признаков истощения. О, как мне хотелось тебя все эти дни! Можно было бы запросто снять проблему здесь полно платных, весьма квалифицированных услуг. Но в этом я постарел не тянет на суррогаты. Только раритет и строгий эксклюзив. К несчастью, разборчивость не единственный признак возраста. Прибежал на кухню, вместо того, чтобы проваляться с тобой в постели сутки напролет. — Вилли жевал холодный бекон с юным энтузиазмом.
— Ты чудесный — мужественный и нежный. — Полина копалась, разделывая крупные тигровые креветки. — Убеждена, годы лишь украсили тебя.
— Это с тобой, детка… Я могу быть разным… — Вилли нахмурился. — Но сексуальные выверты — следствие нервного напряжения. Сегодня я почти спокоен.
— Спокоен?
— Ну, ты же не держала под подушкой пистолет, за окном, в ночной тиши, не подкрадывались к нашим окнам люди в черных масках и тапочке не затаился подсаженный врагом тарантул. Помнишь, какие штуки случались с Бондом, стоило ему лишь разнежиться.
— Жуть.
— Правда, ему без них было бы скучно. А я, похоже, испытываю склонность к обывательскому покою — к тому, за что сражаюсь всю жизнь. Но для других, увы.
