— Я надеялась поговорить с вами.
— Тогда вам придется подождать в вестибюле вместе с остальными. Но я устала, так что долго не задержусь.
«Напыщенная корова, — подумал Николас. — Кем они себя считают? "Подождать в вестибюле", ишь ты! Она что, автографы будет раздавать?»
— Вы ведете частный прием?
— Нет.
— Даже в особых случаях?
— Даже в особых, — повторила девочка.
Калли ответила ей понимающей улыбкой. Она уже успела рассмотреть ее — просто на всякий случай, как делала всегда. Самое бесцветное создание, которое ей приходилось видеть. Абсолютно неприметное. Длинные прямые волосы, которые можно было бы назвать светлыми, не будь они такими грязными. Худая, бледная как мел. Личико сердечком, но совсем не такое привлекательное, как бывает в волшебных сказках. Очень острый подбородок. Им можно открывать банки с джемом.
— Это было так… поразительно. — Калли с восхищением улыбнулась Аве Гаррет. — Мне очень захотелось… Ну, если бы вы могли объяснить, как…
— Я — всего лишь канал, благодаря которому мертвые общаются с живыми, — отбарабанила Ава. Похоже, ей было смертельно скучно.
— Они приходят к вам по одному?
— Скорее толпой, моя дорогая. Стоит связаться с одним, как являются все остальные.
— Ясно. В каком-то поря…
— Родственники с материнской стороны слева. С отцовской — справа.
— И вы их четко видите?
— Не всегда. Отверстия в дромедальной стратосфере окутывает мрак.
— Зачем она задает эти вопросы? — спросила девочка Николаса. — Что вам нужно?
— Эта последняя… связь… была довольно…
— Я не люблю поощрять праздное любопытство. Мне нужно переодеться. Уходите.
— Но это не праздное любопытство, — быстро сказал Николас, заметив, что у Калли упрямо напрягся подбородок. — Моя жена — актриса. Понимаете, ей предстоит сыграть медиума…
— Профессиональная? — Ава Гаррет подняла взгляд, и выражение ее густо накрашенного лица смягчилось. Превращение завершилось грустной улыбкой. — Вы играете в театре?
— Да, — поняв, что ей повезло, зачастила Калли. — В данный момент мы репетируем «Веселое привидение». В «Алмейде».
— Ах… — вздохнула Ава. — Я танцевала у них, когда была маленькой девочкой. И участвовала во всех спектаклях.
Калли и Николас молчали, избегая взгляда друг друга. «Алмейда», одна из самых модных лондонских театральных трупп, в настоящее время выступала в старом автобусном парке у вокзала Кингс-Кросс [85]. До того она снимала заброшенный павильон на киностудии «Гейнсборо». Скоро им предстояло вернуться в свою штаб-квартиру в Айлингтоне. Бродячий цирк, да и только.
— Я почувствовала, что что-то случилось. — Калли тепло улыбнулась Аве, как равной. — Это всегда заметно.
— Боюсь, я не совсем…
— Калли. Калли Барнеби. А это мой муж, Николас.
— Я тоже актер! — воскликнул Николас, почувствовав, что нужно ковать железо, пока горячо.
— Не знаю, знакома ли вам эта пьеса, — сказала Калли. — Но мадам Аркати…
— Ах, бедняжка Маргарет Резерфорд [86]. В свое время она делилась со мной всеми своими горестями.
— Мне хочется как следует изучить свою героиню. А поскольку вы — выдающийся представитель своей профессии…
— Ни слова больше. — Ава показала на шезлонг. — Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее.
Николас и Калли сидели как на иголках, но Калли это не волновало. Она получила то, чего хотела. Нико задумался, можно ли делать записи, рискнул спросить и получил разрешение.
Потом Ава наклонилась вперед с видом заговорщицы. Мудрая сивилла, готовая раскрыть секреты вселенной. Рассказчица с миллионом историй в рукаве. Так вот, однажды в маленьком ярмарочном городке Костоне…
Аве Бантон всегда хотелось кем-то стать. В детстве она мечтала стать танцовщицей или певицей. Она танцевала и пела дома и приставала к родителям, что хочет брать уроки. Кончилось тем, что отец, доведенный до белого каления постоянными представлениями, дал ей в ухо и пригрозил связать ноги. А когда она заплакала, пошел за липкой лентой. Это заставило ее замолчать.
Но мечты продолжались. Она работала курьером и выполняла всякие мелкие поручения, чтобы купить туфли для чечетки и заплатить взнос в Костонский клуб молодых любителей искусства. Каждое субботнее утро импровизировала, представляя себя деревом, чайником или живой изгородью, развивала голос, делала плие у станка и играла до изнеможения. Участвовала во всех представлениях, на которые никто из ее родных не ходил. Даже тогда, когда она играла кота в «Дике Уиттингтоне» [87].
В последний год учебы в школе Ава убежала в Лондон, сняла через агентство комнату и начала работать в конторе, чтобы платить за квартиру, брать уроки и делать роскошные фотографии. Она покупала журнал «Сцена», как только тот появлялся в киосках, ходила на просмотры и пыталась нанять театрального агента. Ава никогда не отступала. Роковая смесь каменной уверенности в себе и полного отсутствия ума мешала ей признать, что таланта у нее ни на грош. Даже самого посредственного.
В конце концов она получила место танцовщицы на второразрядном круизном теплоходе и следующие семь лет проплавала, иногда выступая в турецких и ливанских ночных клубах. Именно в Ливане она встретила Лайонела Уэйнрайта-Гаррета, когда-то красивого выпускника привилегированной частной школы для мальчиков, теперь впроголодь жившего на гонорары от уроков английского. Загипнотизированная его произношением и надеждой попасть в высшее общество, Ава съехалась с Гарретом и разделила с ним все свои сбережения. Тот проявил к Аве небольшой интерес (впрочем, достаточный, чтобы сделать ей ребенка), а потом вернулся к своей прежней страсти — любви к мальчикам. Ава вернулась в Англию, погрустнев, но не поумнев, потому что она привыкла винить в своих бедах всех, кроме себя самой. И тут случилось чудо.
Ава не собиралась иметь детей. Ей было сильно за тридцать; не вернись она с Ближнего Востока тогда, когда делать аборт было уже поздно, ребенка бы у нее не было. И это было бы роковой ошибкой, потому что вскоре после рождения дочери она обнаружила странную новую способность, с которой раньше никогда не сталкивалась. Ава приписала ее некоему таинственному генетическому переплетению между ней и Лайонелом Гарретом. Больше этой способности взяться было неоткуда.
Однако когда встал вопрос о том, как воспользоваться этой новой способностью, уверенность в себе, которая поддерживала ее все эти годы, исчезла. Это было слишком необычно и слишком непохоже на то, чем она занималась до сих пор. Честно говоря, прошло много времени, прежде чем она поняла, что нужно делать. Львиная доля времени уходила на уход за дочерью, а почти все остальное — на то, чтобы как-то свести концы с концами. И все же решение нашлось. Причем упало на нее буквально с неба. Даже тогда Ава думала, что это выражение было очень удачным.
К тому времени она вступила в клуб разведенных и одиноких женщин, назвавшись вдовой. Отказываясь признавать себя одинокой, она считала этот шаг всего лишь способом расширить круг друзей. Но ее эгоизм делал дружбу невозможной. Она была готова бросить эти встречи, где каждый бесконечно говорил только о себе, когда встретила Джорджа Футскрея.
Джордж, мужчина средних лет, живший вдвоем с матерью и имевший пару безобидных увлечений, неожиданно проявил большой интерес к словам Авы, рассказавшей ему о посланиях с того света, теперь поступавших почти ежедневно. Он с жаром заявил, что этим нужно делиться с миром, и назвал ее прирожденным медиумом. Второй Дорис Стоукс. Ава никогда не слышала о Дорис Стоукс; кроме того, Аву смущало слово «делиться», но ее желание прославиться ничуть не ослабело. Наоборот, годы разочарования раздули это пламя еще сильнее.
Джордж объяснил, что ей вовсе не обязательно выступать в качестве медиума на сцене. Были и такие, которые устраивали групповые сеансы на дому. Но Аве хотелось видеть множество устремленных на нее лиц и ряды людей, внимающих каждому ее слову. Причем в благоговейной тишине, без смешков, потребления спиртных напитков, неприличных жестов и грубых шуток, которые отпускали в ночных клубах и на борту круизных теплоходов.
