рассказам Андрея о моей глупости, а теперь убедился лично. И так холодно бросил, мол, никого из этих людей я не увижу в фонде, просто надо закрыть рот, подписать, получить свои деньги и идти дальше спасать бомжей. Так и назвал их… Бомжи. Я же сама была такой, бомжихой, тоже никому не нужной. И я разозлилась, отказалась подписывать бумаги. Нельзя обманывать людей, если решил помогать, то надо вести дела честно. Я так ему и сказала, что без них обойдусь. На пожертвования буду вести дела фонда. Тот главный сквозь зубы пообещал, что дает мне сутки на раздумья. И если я буду артачиться, то закроет всю богадельню. Я не знаю, почему я не пошла в полицию. Я в ступоре таком была, вдруг узнала, что Андрей… Он ведь, получается, всех обманывал, но ведь и при этом помогал людям. Только деньги эти были грязными, нечестным путем получены. Мне не хотелось его имя вымарать в грязи перед всеми, чтобы люди узнали о его махинациях. Поэтому я просто снова начала делать то, что делала каждый день. Ходила по местам, где нищие, инвалиды, бездомные собираются, и рассказывала о своей истории, предлагала помощь. Нашелся, откликнулся один человек, я привела его туда, еды приготовила. А потом… Дома… меня ждала бутылка водки. Когда я решила бросить пить, то держала ее в руках. Поклялась тогда, что не сделаю из нее ни глотка. Не сорвусь больше. Не сдержала обещание, открыла и выпила. Потому что я тряпка, никчемная, никому не нужная наивная идиотка. А дальше помню урывками, как на похороны поехала, хотела всем рассказать об обмане. Потому что со мной снова тот квадратный маленький разговаривал. Помню, что плюнул мне прямо в лицо. А что говорил… не помню. Вот, а потом вдруг вы появились. И когда сказали, что пришли меня спасти… Мне так плохо стало, так на душе мерзко от своей бесполезности. Только горе несу всем. Моя семья, соседи все из-за меня погибли, а теперь и Андрей. Пускай он и лгал, обманывал. Но ведь иногда помогал, кормил людей без крыши над головой. Разрешал мне поселить их ненадолго в приюте. А я напилась, гадостей про него наговорила на похоронах прямо. Я – просто ничтожество».
Рассказ свой Ольга заканчивала, не поднимая на меня глаз. Она втянула голову в плечи, пальцами зажала пояс халата и снова выглядела худенькой старушкой с чертами молодой женщины.
– Я понимаю, что некоторые события уже не вернуть обратно. Но вы можете помочь в другом. Ольга, вы важный свидетель. Вы одна знаете о махинациях в благотворительной организации и сможете рассказать это в полиции. Все документы бандиты сожгли, но с вашей помощью следователь сможет доказать их вину и отправить за решетку. Вы можете быть полезной. Иначе они продолжат работать по этой схеме и дальше. Просто оформят на пост председателя более сговорчивого человека, чем вы. Купят его молчание за вознаграждение. Вы же хотите помочь бездомным людям?
– Да, это единственное, что я могу сделать. Спасти других, на себе я поставила уже крест… Пускай они меня потом убьют, наплевать. Мне уже все равно, – голос у нее был переполнен тоскливой обреченностью. Таким горем, когда уже нет слез, а просто смирение перед слишком тяжелыми сиуациями.
– Тогда предлагаю сейчас пойти спать, а утром рано я отвезу вас в отделение полиции прямо к следователю, которая занимается расследованием смерти Жогина и работой фонда. Ей будет интересно послушать ваш рассказ.
Ольга покорно кивнула. Я проводила ее в другую комнату с кроватью, а сама вытянулась на диване. Не успела глаза закрыть, как провалилась в сон, черный и глубокий, как река, в которой я сегодня искупалась.
На диване меня вдруг словно ударило разрядом тока, то ли чьи-то шаги раздались, то ли странный шорох. Мгновение я приходила в себя. Потом поняла, что я не дома и не одна. Я в своей квартире-офисе, а в соседней комнате спит Ольга Мишина. Только спит ли?
На часах семь утра, даже с приоткрытым окном в квартире совсем тихо, ни работящего дворника, ни ревущих малышей, что не хотят идти в детский сад. Из-за безмолвия скребущие звуки из ванной только сильнее действуют на нервы. Я замоталась в одеяло, прошла по коридору и настойчиво задолбила дверь:
– Ольга, с вами все в пор…
От удара дверь в ванную мгновенно распахнулась, и я уткнулась носом в петлю из пояса халата. Удавка болталась под потолком, примотанная к крюку для бельевых веревок. А наша одежда, развешанная сушиться, валялась небрежной кучей на полу. Взъерошенная женщина забилась в угол и тихонько поскуливала:
– Я приношу зло, я убийца, я никчемное существо. Умереть, я должна умереть.
Отличное утро, я со вздохом побрела на кухню, чтобы сварить себе кофе. Потом упакую эту дамочку в плед и отвезу Рядкиной, пускай разбирается, как с ней работать. Ей явно помощь психиатра нужна, все признаки нервного срыва. Я не боялась, что Мишина без меня полезет в завязанную петлю на потолке и покончит с собой. Крюк слишком маленький, на него с трудом даже крепится веревка для белья, а тяжелое человеческое тело тут же обрушится на пол. Успокаивать и приводить в чувство Ольгу я не буду, так как считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Ей нужна помощь докторов, таблетки, а мне необходимо продвинуться в расследовании, иначе скоро все четыре заказчика прижмут к стенке частного детектива Иванову и спросят: «А за что это вы, Татьяна, получаете свои гонорары?»
Под чашку капучино я вспомнила, что было в последнем предсказании. Слияние черного и белого в серый цвет, что еще за уроки живописи. За час, что я приводила себя в порядок, Мишина не двинулась с места. Она лишь стала совсем вялой, покорно разрешила укутать хрупкое тело в одеяло и довести под руку до машины. Обитатели двора дружно выпучили глаза на нашу странную парочку. Но я делала вид, что это нормальное явление – увозить всклокоченных помятых женщин в одном одеяле на большом автомобиле.
В отделе полиции с Мишиной тоже не сводили удивленных глаз сотрудники в погонах. Только моя хладнокровная приятельница сухо кивнула:
– Новый свидетель во время ночного улова?
Если бы она знала, как была права, и совсем не в переносном смысле.
– Ага. Только,
