устала – даже плечи ноют.
– Вы и так много работаете, батюшка это видит и не рассердится.
Когда Клавдия ушла к себе, неслышно прихлопнув дверь, Яна легла на диван в кабинете и закрыла глаза. Вот теперь можно начинать все сначала – база есть, люди тоже.
Каждый день она работала с Иваном и Клавдией, внушая первому постулаты Пихтового толка, а вторую стимулируя на разработку нового источника доходов для всей общины и отдельно – для ее «верхушки».
Клавдия, выросшая где-то в Сибири, в небольшой деревне в Саянах, была женщиной хваткой и предприимчивой, многое умела сама и многое знала от своей прабабки-знахарки. Та умерла аж на сто втором году жизни, успела передать все свои познания в травах и прочих народных лекарственных средствах единственной правнучке – в большой староверской семье Клавдии всегда рождались только сыновья, и это старую знахарку очень беспокоило. Однако появление правнучки словно подарило ей еще пару десятков лет – она должна была успеть передать всю свою мудрость этой девочке.
Клавдия сперва не очень хотела учиться этому – хотелось бегать с девчонками, ездить на велосипеде в соседнее село и на речку, но прабабка заставляла сидеть рядом в своем небольшом домишке, построенном прямо на территории усадьбы ее отца, и то читать старые тетради, в которых уже и видно ничего не было, то перебирать холщовые мешочки с травами, то проверять бутылочки с самодельными пробками, в которые баба Груня разливала свои настои. Однако со временем Клавдия втянулась и даже заинтересовалась процессом сбора трав, потом их сушки, специальной обработки. Она знала теперь, в какое время какую траву следует собирать, чтобы она принесла максимум пользы, как правильно высушить, что истолочь, а что оставить целым, где и как хранить. Они с бабой Груней всю зиму вечерами шили мешочки из ткани, которую сами же и ткали на большом домашнем станке: ему было не менее ста лет, а то и больше – он достался прабабке еще от ее бабушки. Клавдия овладела этим непростым искусством мастерски – ей нравилось натягивать нити-основу, нравилось перекидывать туда-сюда челнок, на котором закреплена плотная нить, и видеть, как раз за разом, шаг за шагом под ее руками становится все длиннее полотнище из некрашеной ткани.
Мать и бабушка Клавдии погибли, когда девочке было пять лет, лодка, на которой они переправлялись на небольшой остров за земляникой, перевернулась, и быстрое течение унесло и ее, и пассажирок, и лодочника. Так Клавдия осталась на попечении прабабушки Аграфены и отца с братьями. Ее любили, в меру баловали, воспитывали довольно строго – единственную девочку в большой семье.
Учиться Клава не хотела – ехать в город, жить там одной, без поддержки отца и прабабушки. Но баба Груня настояла – мол, надо, лишних знаний не бывает, и Клавдия поступила в фельдшерское училище.
Училась неохотно, но неплохо, с однокурсницами не водилась, а те считали деревенскую дикарку «немного не в себе». Кроме того, воспитанная в строгости отцом-старовером, Клавдия сторонилась и девушек, и парней – этих особенно. Одевалась она тоже не как все – вроде бы и платье на ней, но какое-то несовременное, глухое, с воротником-стойкой, застегнутой под самое горло. Однажды кто-то из одногруппниц даже спросил ее – не верит ли она случайно в Бога, и Клава отрицательно покачала головой, про себя подумав, что отцу бы не понравился ни вопрос, ни ответ.
У них был свой Бог, который «не в бревнах, а в ребрах» – так говорил отец. В церковь они, разумеется, не ходили – их далекие предки пришли в Сибирь изгнанниками после церковной реформы патриарха Никона еще в семнадцатом веке, обустроились и жили сами по себе, не конфликтуя с какой бы то ни было властью, но и не поддерживая ее. У них не было икон – считалось, что старые священники, рукоположенные до реформы, уже умерли, значит, иконы освятить некому, потому молились они на восток – летом на улице, а зимой в прорубленную в стене дырку, за что и получили название «дырники». Клавдию отец молиться не заставлял, но сам все еще исправно делал это и запрещал в доме любое «богохульство» – никто из ее братьев не курил, не выпивал, не брал в руки игральных карт, хотя все пятеро давно жили отдельно, а кое-кто и вовсе уехал в город. Но слово отца в семье было законом, который не обсуждали и не нарушали.
Закончив учиться, Клавдия вернулась в родную деревню, работала на фельдшерско-акушерском пункте, продолжая свое обучение разным премудростям у прабабки. В деревне все знали, где взять по-настоящему действенное лекарство от любой болезни – и это была не аптека, в которую нужно было ехать пару десятков километров. Это был крошечный домик знахарки Аграфены.
С Яной Грязновой Клавдия познакомилась, будучи однажды в краевом центре. Внимание привлекла афиша Прозревшей, и Клавдию как магнитом потянуло туда, во Дворец культуры, где Яна проповедовала свои тогдашние идеи.
Клавдия была одинока – прабабушка и отец умерли один за другим, братья жили своими семьями, и она осталась совершенно одна в своем «имении» – большом отцовском доме на участке земли в два гектара и крохотной прабабкиной избушке, до потолка набитой травами и настойками. В их деревне к тому моменту осталось всего трое жителей, помимо Клавдии, да и те вот-вот отправятся в дальнее путешествие. В общем, ничто ее в родных местах не держало, а учение Прозревшей перевернуло душу и разум – Клавдия поняла, что готова идти за этой молодой женщиной на край света. Более того – это ее предназначение, без нее Прозревшая не справится.
Будучи по натуре довольно решительной, Клавдия в буквальном смысле сожгла все мосты, связывавшие ее с родной деревней – попросту подожгла «имение» и сбежала, прихватив только старые прабабкины тетради да довольно приличную сумму денег, оставленную ей отцом. Их-то она и отдала Прозревшей вместе с предложением остаться рядом и помогать, чем может. С тех пор они и не разлучались.
И вот сейчас Клавдия чувствовала, что должна придумать какое-то дело, что-то такое, что можно поставить на поток, что-то знаковое – помимо прежних подушек из кедровой шелухи, разной плетеной мебели и мыла ручной работы. Что-то такое, что будет олицетворять Пихтовый толк.
Рецепт приготовления масла из пихты она нашла в прабабкиных записях – рука сама потянулась к тетради после одного из разговоров с матушкой Евдокией (ее даже не удивило, что Прозревшую теперь зовут иначе – человеку с таким даром можно иметь сколько угодно имен и
