что, не будь Клавдии, она вообще бы ничего не создала, просто не смогла бы осилить такой объем подготовительных и рутинных забот. Она была мозгом – но и только. Мозг без умелых рук стоит довольно мало.
Поработать с Клавдией ей труда не составило, но Яна поймала себя на том, что с большим трудом удерживается от искушения совсем стереть из памяти женщины некоторые моменты – как стерла все воспоминания о «Согласии» и Прозревшей. Но она понимала, что нельзя делать этого – вдруг Клавдия перестанет соображать и не сможет вести дела в общине? Кто тогда займется всем этим? Нет, с Клавдией следовало быть очень осторожной.
Шлыков продолжал ездить по городам, иногда Яна тоже ездила с ним, нанеся грим и переодевшись так, что ее не опознал бы даже тот, кто видел постоянно. Ей нужно было иногда «работать» на большую аудиторию, чтобы не потерять свой навык владения толпой.
После подобных сеансов число желающих разделить учение светлейшей матушки Евдокии всегда было больше, чем после одиночных выездов Шлыкова – цифровая запись голоса работала гораздо хуже, но рисковать и выезжать слишком часто Яна все-таки боялась. Она все еще не забыла тех двоих, разрушивших ее с таким трудом выстроенный собственный мир, забравших у нее Игоря.
Увидев Добрыню, она сразу поняла – это конец. Яна могла, конечно, применить все свои умения и подчинить его себе – да, понадобилось бы чуть больше усилий, она помнила, что этот мужчина не поддавался ее гипнозу, потому и был взят охранником.
Но сперва ей нужно было избавиться от Клавдии – вот кто был для нее по-настоящему опасен.
Быстро выскочив из комнаты, где сидела вместе со Шлыковым и Волокушиным, она взлетела на третий этаж, в свои апартаменты, где Клавдия как раз мыла окно, и с порога уставилась той в затылок.
Клавдия покачнулась, схватилась одной рукой за оконную раму, а другой за голову, мешком рухнула, не удержавшись, на пол и затряслась в судорогах.
Яна встала над ней и молча смотрела в глаза женщины до тех пор, пока та не начала выть истошным голосом и кататься по полу, вырывая волосы.
Оставалось быстро нейтрализовать Добрыню, чьи шаги она уже слышала на лестнице, а потом уж разобраться с полицейскими, которые вообще большой опасности для нее не представляли. И она уже практически решилась на это, как вдруг увидела картину – мертвый Игорь на полу в доме, который был выстроен специально, чтобы он мог спокойно приезжать к ней. Мертвый Игорь…
Москва
Яна упала замертво, а когда пришла в себя, оказалось, что руки ее закованы в наручники, а на глаза надета черная маска для сна. Она захохотала – закатилась каким-то жутким, дьявольским смехом, хохотала все громче. Они не понимали, что даже с закрытыми глазами она все равно способна ввести в транс людей со слабой психикой, а такие всегда находятся.
Но вокруг никого, похоже, не было – стояла тишина. Яна начала биться головой о стену – раз, другой… в ушах зашумело, сознание через какое-то время пропало.
Она приходила в себя несколько раз, но ничего не помнила – ни что случилось в доме, после того как Добрыня вошел в комнату, ни как ее куда-то везли. Воспоминания словно стерлись, испарились – как будто с ее головой поработал кто-то вроде нее самой.
В следующий раз она очнулась уже в камере медблока – наручники, приковывавшие ее руки к раме кровати, и снова маска на глазах. То, что это медблок, она поняла по характерному острому запаху. Кто-то вошел, взял ее руку, кожи коснулась влажная ткань, потом Яна почувствовала укол, через несколько минут она снова провалилась в сон.
Так продолжалось довольно долго, она потеряла счет времени – собственно, она потеряла его с момента, как увидела в Гнилой Топи Добрыню. Сейчас было уже неважно, какой день…
В один из дней с нее наконец сняли повязку, и Яна, зажмурившись от непривычно яркого света, лежала с закрытыми глазами до тех пор, пока в камеру кто-то не вошел.
– Мы можем поговорить? – раздался женский голос.
– Кто вы? – хрипло спросила Яна, боясь открыть глаза.
– Меня зовут Валентина Володина, я частный детектив.
Яна открыла, наконец, глаза – возле кровати на стуле сидела невысокая женщина с темными волосами. Она казалась Яне смутно знакомой, но вот вспомнить ее она никак не могла до тех пор, пока не увидела в волосах заколку с «тигровым глазом» – в памяти сразу всплыло Листвяково, подвал и эта женщина.
«Так это же она привела тех двоих в «Согласие»! Она! Это из-за нее погиб Игорь!».
В груди начала подниматься горячая волна злости и боли, Яна попыталась сесть, но прикованные руки не давали. Она уставилась в лицо женщины, но та, стараясь не смотреть в глаза, продолжила:
– Если вы расскажете мне, каким образом получалось, что курсантки Лолиты Конде оказывались в вашем Пихтовом толке, я постараюсь сделать так, чтобы это учли как сотрудничество со следствием.
– В чем меня обвиняют? – устав напрягаться и поняв, что эта миниатюрная женщина имеет хорошую защиту, пробить которую у нее сейчас сил не хватает, спросила Яна.
– В организации культа, направленного на незаконное обогащение. В похищении людей и насильном удержании против их воли. Мошенничество в составе группы. Хватит?
Яна пожала плечами:
– Я здесь ни при чем.
– Конечно. Ведь это Иван Шлыков у вас батюшка, а матушки Евдокии вообще могло и не быть, верно? Ее никто не видел – даже люди, жившие с вами бок о бок в одном доме. Вы отлично потрудились, Яна Васильевна. Не жаль было Клавдию? Она всю жизнь вам посвятила.
– Ничего, в психбольнице тоже можно жить, – спокойно сказала Яна.
– Откуда вы про психбольницу знаете? – удивилась Валентина.
– Я многое знаю.
– Не поделитесь?
– Нет. Зачем?
– Ну, совесть облегчить, например.
– Совесть?! – захохотала Яна. – Совесть?! Да что ты про это знаешь? Что ты вообще знаешь обо мне?
– Все, – не повысив голоса, ответила Валентина. – Я знаю о тебе все, я шла за тобой три года – как до этого много лет шла за твоим напарником Волокушиным. Тот мертв – а ты сядешь.
– Ошибаешься, начальница. Я там уже была – и ни за что на зону не вернусь.
– К счастью, это решать не тебе.
Яна загадочно улыбнулась, но ничего не сказала больше.
– Волокушину уже все равно, – вдруг произнесла Валентина. – А ты могла бы все-таки себе помочь.
– Валить на Гошу? А зачем? Любому, кто его знал, а таких, сама знаешь, полно,
