Спустя секунду появилась и “печка” – во дворик въехал допотопный ПАЗ. Оттуда, держа на вытянутых руках колоритные костюмы в русском народном стиле, стали выползать артисты. Он спокойно прошел через служебный вход вместе с ними.
– Серьезно подготовился Сухов – куда ж без фольклора будущему народному избраннику.
Саша оглянулся на голос – с телевизионной аппаратурой возились двое.
Кажет мой нос, что свой “фольклор” подкинет и Синкин.
Ряженных под глас народный?
Ага. Видал, ка-а-кие люди уже фасад снимают? А их аппаратура?!
Не чета нашей. Перейти, что ль к конкурентам, хоть рядовым оператором…
Кому мы нужны. Сиди уж…
Зуб даю, закопают сегодня Нестора, – сменил тему оператор.
Не знаю – не знаю… Видал, как его люди овчарками по периметру бегают? Бомбу ищут?
Вряд ли. Покушение, “неудачное” покушение! уже не канает. Народ ни за что не поверит…
Саша прошел на второй этаж и заглянул в одну из пустых гримерок. Как и два года назад, двери здесь не запирались. Отсюда, как на ладони, была видна площадь перед фасадом. Лесю он не увидел – может, ждет под козырьком? Ничего. Покрутится и уйдет. Без него ей здесь делать нечего.
С час назад, когда он возвращался со старого кладбища, небо, беззаботно гонявшее бело-розовые шеренги курчавых купидонов, вдруг потемнело, словно промокашкой впитав его горькие слезы… Ему действительно стало легче – грудь перестала разрывать тяжелая ноющая боль.
На могиле бабули, куда привела его Ольга и терпеливо затем ожидала, став чуть поодаль, он дал клятву – так отомстить, как сможет только он, Меломан. В тот самый миг из соседних зарослей выпорхнула синекрылая сойка. У Саши высохли слезы – это “знак”: бабулечка слышит его. И… одобряет.
Сойка примостилась средь голых веточек ивы и застыла.
– Ты всегда меня понимала, – он не заметил, что говорит вслух. Пальцы правой руки продолжали машинально мельчить затвердевшие комья земли. – Догадывалась раньше? – Он пытливо взглянул на сойку. – О том , что ощутил я в себе только сейчас?!
Птица склонила голову набок…
Он резко поднялся и, отряхнув колени, пошел в сторону Ольги. Неожиданно он осознал, что жил все это время неясным предчувствием. Предчувствием… некоего дара. Разбуженное оплеухой рока, оно внятно шепнуло: сможешь!
Осталось только проверить.
Нет, планы, по прежнему, Саша-Меломан не строил. Его властно вела за собой импровизация.
Там, где узкая тропинка сворачивала на аллею, он оглянулся: охапка красных роз, еще живых и благоухающих, только подчеркивала стылость мертвых комьев наскоро засыпанной могилы. Лишь на кресте, грубо сколоченном кресте, тревожно крича ему вслед, прыгала та самая сойка…
* * *
Зал был полон. Многие стояли. Саша притулился у стены. Пока со сцены от имени ветеранов войны толкал восторженную речь бодрый румяный старик, он рассеяно оглядывал зал, невольно прислушиваясь к репликам.
– А ветеран-то ряженный, – раздался до того ехидный голос, что Саша улыбнулся.
Тебе какая разница, – отмахнулась бабка в короткой косынке. Из-под полы ее куцего пальто выглядывал цветастый байковый халат. – Слышала? Сухов Маньке-беленькой телевизор купил!
Дак это ж еще в прошлом году было, ага. А вот Светкиному внуку-дауну он недавно, ага, компьютер завез…
– Да не даун он, а церебральник…
– Кто, Сухов?! – втиснулся откуда-то незримый сиплый басок.
Короткие смешки потонули в аплодисментах. На сцену быстрой упругой походкой прошел лучащийся довольством Нестор Сухов.
– Дорогие товарищи! – искореженный микрофонном голос взвыл фальшивым дискантом.
– Какие, на фиг, товарищи, – раздалось с зала.
Попытка Сухова с разбега обаять зал не удалась.
– Дамы и господа! – уже бархатным тенором повторил он приветствие, но, оглядев публику, понял, что ни тех, ни других среди собравшихся не наблюдалось. Зыркнув в сторону, где в закулисье прятались его помощники, он переключился на нужную тональность и задушевно повел свою отрепетированную арию борца за счастье семигорцев. Порой его звенящий от негодования голос срывался на сфорцандо и следом на тишайшем пиано проникал в уже распахнутые души семигорцев. Короткое, но проникновенное соло Сухова подхватил нестройный хор его сторонников:
За Суховым – процветание курорта!
За Суховым – возрождение наших надежд…
– За Суховым – гибель наших надежд! – звонкий юношеский голос услышали все.
– Это – провокация! – Не растерялся выбежавший на сцену хлыщ. – А давайте…
Зал зашумел. Хлыщ беспомощно пожал плечами, но увидев, как “провокатора” окружили репортеры, бросился спасать положение. Заметив, что попал в кадр, отчаянно зачастил:
– Все мы живем в непростое, трудное время. Людей без проблем нынче нет. И всех, абсолютно всех, мы, сторонники Нестора Сухова, ждем в нашем штабе. Кроме того, – перевел дыхание хлыщ, – в Семигорске открыто во-се-мна-дца-ть, – он потряс для убедительности пальцем, – общественных приемных. Поэтому! – увидев, что овладел вниманием прессы, хлыщ взлетел по ступенькам на сцену и продолжил, обращаясь уже к залу:
– Поэтому, у меня всего один вопрос к этому скандальному господину: сколько вам заплатили, господин провокатор?!
Зал ахнул. И – внял. Наивные осуждающе зацокали. Любопытные закрутили головами. Выбившись из привычного сценария, действо обещало стать интересным.
Сорвав жидкие аплодисменты, хлыщ передал микрофон Сухову.
– Господа! – с ноткой усталой грусти выдохнул кандидат в мэры. – Вынужден признать – не готовы мои оппоненты к честной борьбе. Вот и нанимают за деньги горлопанов.
Перебив взмахом руки вторую волну оваций, Сухов передал слово представителю профсоюзов города и поспешил за кулисы:
– Что вы здесь загораете? – Зашипел он на хлыща в окружении двух подручных. – Этот стриженный вовсю треплется с Даниловым из “Кавминводских вестей”!
Хлыщ сорвался было к двери, выходящей прямо в фойе.
– Стоять! – сорвался на крик Сухов. – Ты и ты, – указательный палец выстрелил в двоих, – узнать, что тот тип наболтал журналистам. Если что – его паспортные данные мне завтра на стол. Исполнять!
Подручных сдуло как ветром.
– А теперь – ты! – уже голосом лисы из известной радиосказки обратился он к хлыщу.
Хлыщ вытянулся во фрунт.
– Независимо от конечного результата твоих деятелей, – Сухов кивнул в сторону, где только что стояли те двое, – убеди горлопана выдать мне расписочку, что ему за срыв мероприятия заплатил Синкин. К примеру – тысячу рублей.
– Тысячу?
– Я к примеру говорю, дурень. Пусть – две тысячи. И – бегом в типографию – ставь покаянное признание в ближайший спецвыпуск. Не забудь фото этого типа – я видел, наши его уже срисовали. Отобьем им охоту брать за горло Нестора Сухова.
– А если?..
– Без если. – И, уже устало, махнул хлыщу рукой. – Исчезни.
* * *
– Он где-то здесь, – докладывал хлыщу один из его помощников. – Наши дежурят и у служебного хода.
– А у пожарки – на втором этаже? – зевнул хлыщ, оглядывая давно опустевший зал.
– Там заперто – сам проверял.
– Значит, он наш, – почесав за ухом, лениво согласился хлыщ. – Трое – на второй этаж, как прочешешь – поставь Лешку на лестницу. Ты, Витек, бери двоих и проверь здесь еще разок – не забудь глянуть меж кресел. Как возьмете – двигай к служебному выходу. Я буду ждать вас там в УАЗике.
Не успел хлыщ пересечь фойе, как раздался пронзительный свист.
– Он здесь! – весело прокричал Витек.
Голос шел из актового зала.
С улыбками, не предвещающими ничего хорошего, свора охотников уставилась на сцену. Там, за черным роялем сидел бывший солдатик – нынешний возмутитель спокойствия самого Нестора Сухова. Мгновение спустя он положил руки на клавиатуру и сорвал ошеломляюще резкий аккорд – словно острым камнем разбудил заснувшее озеро. И следом, словно круги по воде, тихо зароптала волнообразная мелодия.
– Глянь! – усмехнулся Витек. – Концерт по заявкам… – И резво поспешил к сцене.
Меж тем темп мелодии ускорился; словно загнанное сердце запульсировали вдруг аккорды. Дышать стало трудно.
– Хватит выеживаться, – словно через силу пробормотал хлыщ, выходя из прохода меж кресел. – Аплодисментов не бу…
Окончание фразы он проглотил и, словно подкошенный, рухнул в кресло. Его глаза закатились.
Горилообразный Леха попытался было запульнуть в пианиста приставным стулом. Но леденящую душу хоту уже сменил неистовый ураган. Стул закрутило в воздухе словно щепку. Леха растянулся на паркете, прикрыв голову руками:
– Е-е-е-о-о, – завыл он на одной ноте.
И тут безумными пассажами захохотал сам дьявол. Давясь смехом, заквакали и валторны; угрожающе зарычал контрабас; навзрыд зарыдал саксофон; застонала, умирая арфа… Взбесившийся рояль выпустил на свободу Зверя.
Ужас перекроил лица преследователей. Выпучив глаза, они пытались было дотянуться до пианиста, но всякий раз их волокло назад. И тут проревели басы. Свет погас. Кто-то по щенячьи пискнул… Тянуть дальше было нельзя. Аккордная канонада, глухо зарокотав, сошла на нет.
