Апофеозом стал случай с «эфиопской кровью». Во время массовой сдачи крови солдатами, один парень заметил, что на пакете с только что сданной им кровью, медбрат написал «Эфиопия» и отложил порцию в сторону.
Солдат рассказал об этом члену Кнессета от эфиопской общины, и разгорелся скандал. В Иерусалиме произошло кровавое столкновение десятков тысяч эфиопов с полицией. Горели машины, демонстрантов разгоняли из брандспойтов.
На телевидении шли нескончаемые дебаты на тему: прав или нет министр здравоохранения, что отдал приказ уничтожать кровь эфиопов. Приводились страшные данные о том, что четверть общины заражена СПИДом и ботулизмом. Министр, защищаясь от нападок, в прямом эфире предложил перелить желающим эфиопскую кровь. На вопрос одному из членов Кнессета, особенно активно громившего расистское постановление министра, хотел бы он, чтобы его дочь вышла замуж за эфиопа, тот воскликнул «Я был бы горд!». И тем самым показал свою сущность: если человек не расист, то ему абсолютно все равно, какого цвета избранник его дочери.
После этого случая общество встрепенулось. То, что Израиль погряз в противоречиях, и теория «плавильного котла» себя не оправдала, догадывались давно, но именно сейчас у всех общин появился чувство осознания корней. Если раньше все считали себя нивелированными «строителями нового общества», то сейчас на первое место вышла гордость за свою непохожесть на других. Как грибы росли разные землячества и кружки любителей испанского, болгарского и других языков. Русский театр стал лучшим в Израиле, а молодые эфиопы обоего пола заплели волосы в мелкие косички и начали подражать в одежде и манере поведения афро-американцам, также идеализирующим культуру черного континента. Никто не хотел быть просто евреем. Каждый хотел показать свою индивидуальность. Поэтому девушки и добавляли при рассказе о себе, откуда они, или их родители, родом.
– Это замечательно, Рики, что ты хочешь стать учительницей, – искренне ответила я ей и обратилась к рыжеволосой красавице. – А ты? Что ты расскажешь о себе?
– Меня зовут Шарон, – ответила она и замолчала.
– Это мы знаем. Продолжай.
– Не хочу, – спокойно сказала она.
«О, – подумала я, – в этом кино мы уже были. Метод профессора Преображенского действует на все сто!» Поэтому я не спросила, почему Шарон не хочет говорить. Это за меня сделали девушки.
– Ну, почему? – допытывали они ее.
– Не хочу, – повторила Шарон с той же интонацией.
– Это нечестно, – Катя надула губы. – Мы все рассказывали, а она что, лучше других?
– Кэт, либо ты неумна, либо считаешь себя хуже меня. В обоих случаях твоя позиция ведет к провалу, – Шарон встала, показывая тем самым, что встреча закончена.
Поднялись и остальные девушки. Все разбрелись по своим каютам. Пошла и я.
Разбирая вещи, я не переставала гадать: кто она эта Шарон, откуда, чем занимается? Видно, что она старше остальных девушек. Нет, Линде, наверняка, больше лет. И в том, что она смотрела «Собачье сердце» я сильно засомневалась. Иврит у рыжеволосой незнакомки был великолепный.
* * *
– Вот вы где! – вдруг послышались голоса, и в наш тупичок в конце коридора ввалилась целая группа журналистов и фотографов. – Нехорошо, Валерия, прячете от нас таких девушек!
– Можно подумать, если бы я прятала не таких, а других, вы бы отстали, – фыркнула я.
Мои подопечные уже вовсю позировали, призывно глядя в объективы, и отвечали на идиотские вопросы: «Любите ли вы фисташковое мороженое?», «Что вы будете делать с главным призом?»
– Куплю на него мороженого и сделаю ванну, – ответила Шарон назойливому журналисту. У него на шее висела бирка с фотографией и надписью «Константин Блюм».
Костя Блюм обладал орлиным носом и прической а-ля Николай Васильевич Гоголь, только более длинной и растрепанной. Кроме визитки на худой шее, торчащей из воротника рубашки-поло, болтались очки, кошелек на веревочке и шариковая ручка. Он постоянно хватался за них, отчего казалось, что не миновать беды – веревочки врезались в шею со страшной силой.
– Как вы себя чувствуете? – услышала я за спиной голос. Обернулась и увидела знакомого фотографа. На его визитке стояло «Михаил Глинский».
– Спасибо, Миша, вашими молитвами…
Он удовлетворенно кивнул и тут же отошел от меня. Нацелив на девушек объектив, более напоминающий стробоскопический телескоп, он принялся непрерывно нажимать на вспышку, отчего у меня тут же заслезились глаза.
Смотреть на работу Глинского было очень интересно. Он ничего не говорил, не заставлял девушек принять определенную позу, и, казалось, он был везде: выныривал из-за чьей-то спины, нависал над банкеткой, чтобы схватить удачный ракурс, а то и передвигался гусиным шагом, стараясь поймать в объектив чью-то ножку до бедра. В общем, работал на совесть.
Невысокого роста чернявый корреспондент русской редакции радио «Наши Палестины» (именно так было написано у него на груди) приставал к хорошенькой Рики:
– Ну, еще раз «Калинка, калинка, калинка моя…» – резким козлетоном измывался он над эфиопочкой, дирижируя у нее под носом микрофоном в поролоновом колпачке. Рики старательно подпевала.
Из угла лобби, где двое журналистов, оба чем-то неуловимо похожие – с бородками и в очках, – обхаживали Мири и Катю, раздался громкий смех. Все обернулись. Один из очкариков, с именем «Эли Ройзман» на визитке, держал в руке пластмассовый муляж мороженного, который стащил, вероятнее всего, из концертного зала, старательно его облизывал. А девицы громко смеялись.
Это переполнило мою чашу терпения.
– Все, господа! – рявкнула я. – Хватит! Скоро обед, девушкам нужно переодеться. После обеда пресс-конференция, вот тогда милости просим!
В этот момент мне в лицо ударила вспышка Мишиного стробоскопа, и я инстинктивно оттолкнула его в сторону.
– Имей совесть! – прошипела я. – Что тебе неймется?!
* * *
По внутреннему радио на трех языках объявили о начале обеда. Когда я вошла в небольшой уютный обеденный зал, большинство столиков, покрытых белыми хрустящими скатертями, были уже заполнено. Найдя свою табличку, я коротко кивнула жующим соседям.
Члены нашей команды были рассажены так, что рядом с каждой конкурсанткой оказались парочка журналистов и еще кто-то, скорее всего из служащих фирмы «Шуман и сыновья». Девушки были в других нарядах, заново накрашены и с преувеличенным вниманием смотрели на своих собеседников. Я немного покрутила головой, пересчитывая их. Двоих не хватало.
– Нет, я вам расскажу другой случай! – громко сказал сидящий напротив меня Костя Блюм. – Я был в Штатах, и мои родственники захотели на память подарить мне видео. Мы зашли в магазинчик и они обратились по-английски к владельцу. Ну, вы же знаете, кто торгует в Бруклине электротоварами? Наши израильтяне! – при этом Костя посмотрел на меня, ожидая подтверждения своим словам. Будто я только и делала, что покупала в Бруклине фотоаппараты. Не дождавшись от меня ободрения, он продолжил:
– Мой дядька и говорит продавцу на своем жутком английском с русским акцентом: «Подбери нам хороший видяшник, мой племянник домой едет, хотим ему подарок сделать.» Тот, не отведя взгляда, крикнул на иврите: «Йоси, принеси тот магнитофон, что вчера вернули!». И начал нам его нахваливать. Я стою, молчу. И когда мои предки уже собрались его заворачивать, говорю этому хохмологу: «Сладкий мой, возьми это видео и засунь его себе подальше в задницу!». На иврите, разумеется.
– И что потом? – спросил его грузный мужчина, сидящий рядом со мной.
– Как что? Получили мы другой видеомагнитофон, с огромной скидкой и извинениями!
Мой третий сосед за столиком спросил:
– Мне ваше лицо знакомо. Но вы не работаете у нас в фирме?
– Временно, – засмеялась я, – вот, пасу курочек.
– Разрешите представиться: Соломон Барнеа, начальник отдела безопасности фирмы, – церемонно произнес он, и отложил в сторону вилку.
– Валерия, – улыбнулась я. Главный охранник был хорош. Слегка тяжеловат, но мускулы проглядывались даже сквозь отличный пиджак. Каменная стена, а не мужик.
– А я журналист газеты «Новости дня», Генрих Кушнер, – кивнул грузный. – Вот, послали, а я качку не переношу. Ем плохо.
По нему это совершенно не было заметно. Он опустошил большую тарелку супа и принялся за антрекот.
– Вам подпасок, случаем, не нужен? – подмигнул мне расхристанный «Гоголь» Костя Блюм. – Сумки поднести, или полотенца подержать? А то мы со всем нашим старанием…
– Нет, спасибо, мне уже делали заманчивые предложения, – я вспомнила Дениса. – Это непростое занятие. Кстати, двух моих подопечных до сих пор нет.
Не успела я это сказать, как в зал вошли Мири и Шарон. Обе насупленные и сосредоточенные. Интересно, какая кошка пробежала между ними?
