Гумилев принялся подниматься к себе в чердачную комнату, и лестница на этот раз под его сапогами предательски заскрипела, но поздно.
На шум выскочили Лентулов с Епифановым. Оба наблюдали ссору и обоим предстояло стать секундантами. На предложение обдумать всё и пойти на примирение Волошин ответил категорическим отказом, очень уж его хамоватое «братство» покоробило, а Гумилёв вовсе дверь не открывал. Крикнул только, что работает и просил не мешать.
Утром оба дуэлянта показались в гостиной почти одновременно. Волошин был в обыкновенной белой косоворотке, подпоясанной затейливым ремешком. Но по случаю одел всё же настоящие офицерские сапоги бутылочкой. Во всяком случае, он был не босиком, как обычно. Гумилёв по тому же случаю надел полную офицерскую форму без погон, но всё-таки два Георгия — боевые отличия — придавали уверенности. Секунданты решились на всякий случай снова пристать к дуэлянтам с примирениями, но после внушительного отказа оба успокоились, если только можно было применить сейчас к мужчинам это слово.
Причём, самая интересная в этой истории была маленькая закавыка: Николай Степанович, боевой офицер, более чем великолепно стреляющий из любого вида оружия, владеющий разномастным фехтованием, просто не мог не выполнить исход дуэли на отлично. Волошин тоже неплохо стрелял, но дуэль есть дуэль! А как же быть с тем, что Максимилиан давно уже числился в друзьях Николая Степановича? Мало ли, что прежде была ещё одна такая же ссора? Но убить друга из-за какой-то суфражистки, вдруг почувствовавшей потребность в мужчинах? Нет, и ещё раз нет!
Предутренние отлоги коктебельского предгорья встретили четверых мужчин ещё не развеявшимся туманом. Секунданты бесцельно, но безропотно суетились, стараясь в последний раз избежать кровопролития и помирить бывших, чуть было не помирившихся друзей. Только ни тот, ни другой не удостоили ответом суетящихся. Вдруг внимание мужчин привлекла женская фигура, на секунду мелькнувшая в тумане возле бездомных тополей.
— Проклятье! — буркнул Николай Степанович. — Что за вздор, её здесь только и не хватало!
Однако он не стал настаивать на удалении зрителей. Смотрит — пускай. Ей же хуже. Во всяком случае, женщине не так часто приходится заглянуть в физиономию смерти, судьба такая. Пусть смотрит.
Дуэлянты разошлись на позиции. По сигналу секундантов сделали по три шага к барьеру и застыли так, держа дуэльные револьверы дулом вверх у правого плеча.
— На счёт три делать выстрел, — ещё раз предупредил Лентулов и, поскольку дуэлянты уже были на позиции, произнёс:
— Раз!
Вдруг откуда ни возьмись, свалилась вакуумная тишина. Казалось, что пространство сжалось, собралось в какой-то бесформенный клубок, что всё замерло, что никакого продолжения не будет, но тут же все услышали:
— Два!
Снова налетел ветер, пытаясь разогнать туман, чтобы дуэлянты не потеряли друг друга из поля зрения, чтобы сумели хотя бы взглянуть, может быть, в последний раз на вершину Карадага и задуматься всё-таки: а стоит ли?..
— Три! — прозвучала погребальным эхом команда секунданта.
Оба дуэлянта одновременно выстрелили.
Дальше последовало какое-то необъяснимое замороженное состояние для всех участников этой трагикомедии, потому что дуэлянты остались стоять как стояли, хотя выстрелили оба! Если бы не умели стрелять — еще, куда ни шло. Но и тот, и другой великолепно владели оружием.
— Выстрелили в воздух! — догадался один секундант.
— Оба! — добавил второй. — Так же, как на Чёрной речке!
Через минуту дуэлянты подошли друг к другу и пожали руки.
— Я думал, — хмыкнул Гумилёв, — последнюю ночь живу в подлунном.
— Я тоже, — взволнованно выдохнул Волошин. — Ведь лучшего стрелка, чем вы, найти сложно. Простите меня.
— И вы меня простите. Я сегодня ночью написал поэму и оставил на столе. Вам оставил. [7] Но сейчас, — поэт искал нужные слова, которые иногда имеют привычку непослушания. — Но сейчас я должен вернуться в столицу. Анна официально выходит замуж за государственного чиновника.
— Как? — изумился Волошин. — Так скоро? Простите, я не знал. Вероятно, поэтому мне сегодня приснилось… Ах, неважно. Вот лучше почитайте в дороге. Это и есть мой сон.
Максимилиан передал Гумилёву листок бумаги, но тот не стал откладывать и сразу же принялся читать вслух:
С каждым днём всё диче и всё глуше
мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Тёмен жребий русского поэта:
неисповедимый рок ведёт
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
горькая детоубийца — Русь!
И на дне твоих подвалов сгину
иль в кровавой луже поскользнусь,
но твоей Голгофы не покину,
от твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
но судьбы не изберу иной:
умирать, так умирать с тобой
и с тобой, как Лазарь, встать до гроба! [8]
Это была последняя встреча поэтов и незабываемый вещий сон Волошина. Ведь в действительности всё так и случилось в дальнейшей жизни Гумилёва. Даже Ахматова написала «Реквием» 27 августа, в тот самый день, когда её бывшего мужа расстреляли чекисты. Мало кто знает об этом, да и надо ли?
Просто, возвращаясь очередной раз с мыса, Дмитрий частенько вспоминал эту историю. Не то, чтобы она была единственным достоянием Коктебеля, но Дима откровенно радовался, что дуэльный пистолет Пушкина «случайно» не возник в руках одного из дуэлянтов. Оружие Дантесу доставили франкмасонские приятели. Говорят, что противнику русского поэта привезли не только оружие, но также кольчугу особого производства. Как тогда объяснить, что раны на теле Дантеса не оказалось. А ведь Пушкин попал! Дантес выстрелил раньше, не дойдя до барьера один шаг, но раненный поэт всё же не отказался от своего выстрела и сделал точный выстрел.
Сам Дантес потом постоянно отнекивался, но на месте дуэли впопыхах заявил, мол, пуля попала в пуговицу! Затем заменил свои показания на то, что произошло ранение в руку, только ни один из секундантов этого не подтверждает. Если бы это было так, то пуговица легко вошла бы в тело вместе с пулей. Здесь важно другое. Пропал куда-то пистолет, из которого был убит Пушкин, как будто под землю провалился! Сколько его не искали — не нашли.
Всё же оружие это через некоторое время вновь попало в народное поле зрения, потому что пистолет Дантеса оказался у Мартынова, стреляющегося с Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. И снова пропал пистолет. Радовало одно: ни кому из поэтов, стреляющихся в Коктебеле, это оружие на дуэли не попало «случайно» в руки. Мало ли что они оба выстрелили в воздух! Всякое могло случиться. Хотя стрелялись-то они из более современного оружия. Но кто ж знает, что у оружия, устроившего охоту на русских поэтов, сейчас в голове? И кто будет третьим?
Соседи по пансиону не очень докучали Дмитрию. Напрашиваться на знакомство здесь было просто не принято, всё-таки пансион до сих пор назывался ЦеКовским. Поэтому Дмитрий Крымский, — это прозвище он придумал для себя на время отдыха, — занятый своими бесконечными, как мироздание, мыслями, обычно бродил по окрестностям, охотясь, как Гумилёв, за тарантулами. Или прогуливался побережьем, следя за наползающими друг на друга свинцовыми волнами, прислушиваясь к их сердитой перебранке и разгадывая: какая же на сей раз причина этой свары?
Иногда он специально забредал к дому Волошина, в котором тоже устроили Дом Отдыха, но для литераторов. Тем, вероятно, приятно было побывать на месте встречи знаменитостей мира сего, и даже иной раз представить себя настоящим дуэлянтом. Может быть именно здесь, под крышей усадьбы Максимилиана Волошина, кто-то придумал поэму «Новые капитаны» или же «Капитаны-2»! Да что там поэма, гений русского слова и кузнец человеческих душ мог запросто написать здесь «Горе от ума для новых русских»!
На полпути к пляжу Дмитрий облюбовал одну из скамеек, с которой открывался довольно-таки живописный вид на мыс. Здесь можно было просиживать часами, чувствуя, что общение со стихией возвращает вкус к жизни. Со стороны могло бы, наверное, показаться, что одинокий мужчина, рано впавший то ли в старость, то ли в хандру, сторонится общения с людьми из-за какой-то душевной или сердечной драмы. Но чего только не покажется со стороны!
Диме было безразлично общественное мнение, и никогда бы его не занимал вопрос: «а что люди скажут?». Он не стремился к общению с себе подобными лишь потому, что всё человеческое сейчас мешало единению с природой.
Растворяться в каждой волне, в каждом порыве ветра, в склонах гор, подёрнутых пепельной дымкой, в тёмных кипарисовых аллеях — это ли не мечта каждого здравомыслящего? К несчастью, такое редко у кого получается, потому что привычка прятанья от природы берёт своё.
