— Сынок, — позвала мать и Антон Сергеевич вздрогнул.
Только что призналась, что она ему не родная мать, а ведь все равно зовет его сыном.
И в этот момент Антону Сергеевичу очень сильно захотелось увидеть своих настоящих родителей. Как у них там фамилия? Сливянские? Он их найдет, только нужно поподробнее расспросить мать где находился тот самый роддом, где он родился и вообще выпытать все, что она знает о его настоящей семье. Может быть, и дедушка — партийный функционер еще жив?
Конечно, стопроцентно можно быть уверенным, что Сливянские не поверят в эту историю, что их родного сына в роддоме уборщица подменила на подкидыша. Кто бы в это поверил? Никто! Но и он сам, когда найдет родителей не будет им на шею кидаться, кричать, что он их настоящий сын и внук. Просто познакомится с ними, просто увидит кто они и как живут. А рассказывать правду им вовсе и не обязательно.
— Антон, — снова позвала мать, — что ты молчишь?
— Ничего, — ответил Антон Сергеевич, — просто задумался.
— Антон, — снова слабым голосом окликнула его мать, — а ты можешь их найти?
— Кого?
— Своих родителей и моего сына…
— А зачем?
— Я хочу повиниться перед ними перед смертью, попросить прощения…
— Зачем это делать? — повернулся Антон. — Люди живут себе и ничего не знают об этой подмене в роддоме. Возможно у них уже и внуки есть, семья большая, дружная. По пятницам и в праздники они, выезжают на дачу на шашлыки, поют песни, загорают, купаются в пруду. И представь — тут к ним приезжаю я и говорю, мол, здравствуйте, я ваш настоящий сынок, а этот Антон Сергеевич — сын тети Маши, которая полы мыла в роддоме. Нет, мама, достаточно и того, что ты мне всю душу сейчас перевернула, я теперь стою и не знаю то ли мне плакать, то ли смеяться? Зачем еще и людей ненужной твоей правдой мучить?
— Я только одним глазком бы хотела взглянуть на своего родного сына, — с грустью сказала мать, — какой он, чем занимается. Сложилась ли у него жизнь так, как я мечтала? Только один раз взглянуть и умереть спокойно. Не откажи мне в моей последней просьбе, очень тебя прошу…
— Ладно, — пообещал Антон Сергеевич, — постараюсь я найти я его. Захочет он приехать, поверит мне и твоей истории, привезу я его к тебе. Да только, думаю, с таким стартовым капиталом, который ему жизнь дала, он сейчас на джипе ездит с охраной, любит своих родителей и ни за что не поверит, что его настоящие родители уборщица тетя Маша и папаша покойный — уголовник и пьяница.
Мать ничего не ответила, вздохнула только, сухой своей рукой, сморщенной и сожженной хлоркой и хозяйственным мылом, вытерла со щеки слезу. Антон повернулся и пошел к двери. У самого выхода он вдруг резко обернулся и с неожиданной улыбкой вдруг спросил:
— Так выходит я не 10 сентября родился? И сегодня не мой день рождения?
Мать не сразу и поняла что Антон имеет в виду, а когда догадалась, то кивнула. Ведь этому Антону в метрике записали дату рождения ее родного сына — 10 сентября, а тому Антону, которого тетя Маша подменила, записали дату рождения Сливянского младшего — 17 сентября. То есть день рождения у Антона Сергеевича на семь дней позже.
— Вот почему я никогда не любил свой день рождения, — понял Антон Сергеевич и сказал матери, — ты погоди, мать, умирать, пока мы с тобой еще с родней не повидались.
Он вышел в больничный коридор, взглянул на часы и увидел, что на свое чествование в родной фирме в честь «своего» чествования он еще успевает.
«А что? — подумал Антон Сергеевич. — Поеду-ка я в фирму, пусть меня поздравят, все равно рожусь я только через семь дней! Вот забавно-то будет, что никто об этом ничего не знает».
Антон Сергеевич набрал на воем мобильнике номер бухгалтерии фирмы, трубку подняли и он нарочито суровым тоном произнес:
— Елена Петровна, я еду, готовьтесь меня поздравлять!
И трубку отключил.
«Ну и переполох сейчас там начнет твориться, я же сказал, что не приеду», — подумал Антон Сергеевич, садясь в «Мерседес».
И тут же мысли его, несомые течением сегодняшних откровений матери, вдруг перескочили в другое русло.
— А я то думал, что в моей жизни уже ничего интересного уже не случится! — неожиданно для себя сказал он вслух, захлопывая дверцу автомобиля.
— Что вы сказали? — переспросил шофер, слегка повернув голову назад.
— Ничего, Саня, ничего я не говорил, — ответил генеральный директор, — давай, поехали обратно в фирму.
Водитель завел мотор и выехал за ворота больницы.
«Вот сейчас отпраздную в своей фирме «свой-чужой» день рождения, а завтра же поеду искать настоящего именинника, — подумал Антон Сергеевич, — как его, выходит, зовут-то? Сливянский Антон Сергеевич. Родился 17 сентября 1970 года в привилегированном роддоме для партийных номенклатурщиков и коммунистической элиты. Информации более чем достаточно».
Тусклое настроение, свалившееся, как ушат холодной воды на него после разговора с матерью, сменилось радужно-веселым. Еще бы — у него только что появились родственники и настоящие родители. Пусть эти родственники даже никогда не узнают о том, что Антон Сергеевич с ними одной крови. Достаточно и того, что он будет об этом знать. Ему не терпелось встретиться со своими родителями и особенно хотелось увидеть, что же сталось с родным сыном тети Маши, которому она насильно впихнула в рот «золотую ложку», предположенную Антону Сергеевичу самим фактом его рождения.
В колонии строгого режима, расположенной далеко на севере до отбоя осталось всего пятнадцать минут. По коридору одного из отрядов туда-сюда бродили зеки с полотенцами и без них, дежурный унылым голосом напоминал, что пора уже всем накуриться и умыться, и хождения прекратить. В холодном умывальнике человек десять заключенных брызгали на лица обжигающе морозной водой, когда туда ввалился татуированный бугай из соседнего отряда, прихвостень блатных по кличке Дохлый.
Дохлый был двухметрового роста детиной с пудовыми кулаками, которые ломали с одного удара положенные друг на друга стопкой кирпичи. За Дохлым в умывальник вошел Жупел — пронырливый тип с одной золотой фиксой на переднем зубе. Все же остальные зубы у Жупела были железными, сделанными местными мастерами-«стоматологами». Жупел был в авторитете, но до настоящего вора ему было далеко, хотя он всеми фибрами души желал получить это звание. Если Жупел закрывал глаза, то на его веках можно было явственно прочитать надпись «Не буди». Но в данный момент Жупел жадно посасывал коротенький «бычок» и щурил только один глаз, поэтому видно было только «буди» и то не очень явно.
Умывающиеся зеки сразу поняли, что дело пахнет «керосином», стали моментально сворачивать свое умывание и протискиваться вдоль стенки, стараясь не задеть случайно ни Жупела, ни Дохлого. Открытые краны с водой продолжали шуметь и повизгивать, заключенные один за другим покидали умывальник. Жупел кинул докуренную сигарету в сливное отверстие, она закрутилась, уносимая грязной водой и, нырнув, пропала в глубине канализации. Жупел припал к открытому крану умывальника и стал жадно пить, щелкая кадыком. Вместе со всеми заключенными попытался улизнуть из умывальника и мужчина лет тридцати, облаченный в форменную майку, штаны от зековской робы и сапоги.
— А ты куда собрался, Слива? — удивленно окликнул его Жупел, оторвавшись от льющейся воды.
— Так отбой же, — стыдливо улыбнулся тот, кого назвали Сливой и стал тереть лицо казенным полотенцем.
— Для кого отбой, а для кого и хвост трубой, — съязвил Жупел и отбил подкованными сапогами по звонкому кафелю короткую дробь.
Он неплохо танцевал чечетку, научился этому искусству еще от своего отца — потомственного вора-домушника, который в перерывах между отсидками крутил кино в каком-то деревенском клубе под Саратовом. Но никогда Жупел не выступал со своими танцами в деревянном клубе колонии, потому что считал для себя в падлу кривляться перед «звездюками». «Звездюками» назывались в зоне все те, кто исправно работал на производстве и не относился ни к ворам, и ни к «опущенным».
Слива все вытирался — как будто и не понял, или притворился, что не понял, что и Дохлый, и Жупел пришли из соседнего отряда именно по его душу, а не просто попить холодной водички из-под крана. Утеревшись полотенцем, он безмятежно повернулся и направился к выходу из умывальника. Но Дохлый своим огромным телом уже перекрыл дверь, отрезав для Сливы всякую надежду на спасение.
— Ну ты, хер деревянный, — зловещим тоном остановил его Жупел, — ты чего, в натуре, бесконечно будешь «восьмеру крутить»? Ты куда опять намылился, звездюк?
— А? — спросил Слива, повернувшись к Жупелу, якобы и не расслышал, что тот спросил, а для достоверности поковырял полотенцем в ухе, типа, вода попала, бурчит.
— Хер на, — ответил поговоркой Жупел на его «А?», — где «бабло»?
