По правде говоря, у него самого было запланировано на этот день много дел, несколько встреч и переговоров. Все теперь придется отменить. Антон Сергеевич никогда не справлял день рождения. Он не любил этот праздник, еще с той поры, когда в детском доме их — именинников поднимали из-за стола за обедом и потчевали дополнительной кружкой компота. А все вокруг хлопали в ладоши, но уже через пять минут забывали о том, что среди них сидит именинник и что ему сегодня стукнуло столько-то лет. Мама тоже постоянно забывала какого именно числа у него день рождения и всегда то ли приходила раньше, то ли опаздывала.
Антон Сергеевич сел в свой «Мерседес» на заднее сидение. Водитель завел мотор и безмолвно тронулся с места. Он не имел привычки спрашивать куда ехать, когда было нужно генеральный сам ему об этом говорил.
— К матери в больницу, — сказал Антон Сергеевич, когда они выехали на проспект.
Водитель дорогу знал, поэтому только молча кивнул и добавил скорости.
Мать Антона Сергеевича лежала в больнице в отдельной палате люкс с телевизором, холодильником, ванной и туалетом. При ней была приставлена своя медсестра, которая прибегала по первому же зову. Она, провожая Антона Сергеевича к матери, говорила ему шепотом:
— Она сегодня так плакала с утра. Я пыталась ее успокоить, но она меня прогнала. По моему ей что-то сказал доктор, вам нужно с ним поговорить.
— Хорошо, Ирочка, спасибо вам, — сказал Антон Сергеевич и незаметно для постороннего глаза сунул ей в кармашек халата пятьдесят долларов.
— Спасибо, — зарделась Ирочка, которая еще не привыкла пока получать эти маленькие бумажки в знак благодарности за работу.
Антон Сергеевич зашел в палату и увидел, что мама задремала. Он подсел к ней поближе и взял за руку. Женщина, лицо которой было испещрено морщинами, открыла глаза и посмотрела на сына.
— Я не думала, что ты приедешь, — сказала она, — ты же такой занятой…
— Ты у меня одна, — улыбнулся Антон Сергеевич, чтобы ее приободрить, — как я мог не приехать?
— У тебя сегодня день рождения, — тихо произнесла мать, — а я скоро умру…
— Погоди, мама, рано говорить о смерти, — сильнее сжал ее руку Антон, — мы тебя вылечим, я же дом на Кипре собираюсь покупать, большой дом на берегу моря, хочу тебя туда отвезти. Там воздух морской, чистый, на ноги встанешь за две недели…
— Не перебивай меня, — попросила старушка, тяжело вздохнув, — мне итак трудно говорить…
Антон Сергеевич согласно кивнул и замолчал.
— Я хочу попросить у тебя прощения… — сказала мать, — за все, что я сделала…
— Я тебя за все уже давно простил, мама, — сказал Антон, — не нужно себя мучить. Я же понимаю, что тогда ты поступить иначе не могла. Отца убили в зоне, а тебе в одиночку меня воспитывать на зарплату уборщицы было трудно. Ничего страшного, ты же видишь, я пробился в жизни, институт окончил, у меня своя фирма, фабрика, магазины. Я тебя понимаю и совсем не осуждаю тебя.
— Антон… — произнесла старушка, отвернувшись, голос ее дрогнул и она продолжила, — ведь я не твоя мать…
Антон Сергеевич ничего не ответил, только поглаживал морщинистую руку. Ну понятно, старушка плохо себя чувствует, бредит, говорит неизвестно что. Но она продолжила говорить торопливо, словно боялась не успеть рассказать все, что угнетало ее все эти годы.
— Когда ты только родился, Антон, я тогда работала уборщицей в роддоме для партийной элиты, — сказала она, — мыла там полы. У меня был свой сын, новорожденный, тоже Антон и тоже Сергеевич. Старше тебя на неделю. А ты в тот день родился у Сливянских. Вы рядом лежали в кроватках в палате такие похожие друг на друга. Мне главврач роддома Лев Соломонович разрешил тогда подержать моего родного сына Антона в роддоме какое-то время. А твой дедушка был партийным работником, работал в Кремле. Родители твои тоже были из богатой семьи, папа ездил на «Чайке», я видела. Мама красивая была и молодая, не то, что я. Мне в тот день Лев Соломонович сказал, что вот, мол, смотри, тетя Маша, дети у вас такие похожие, даже зовут их одинаково — Антоны Сергеевичи, а жизнь у них будет разная. У твоего, говорит, нищета, грязь и туберкулез, а у Сливянского спецшкола, хорошая работа и обеспеченная жизнь. Мне очень обидно стало тогда! Просто все перевернулось в душе! Черт меня тогда под руку толкнул и подменила я вас. Тебя утром забрала, а мой Антошка остался в роддоме. Очень я боялась, что подмену заметят, но все обошлось. Ведь ты в тот день только родился, мать твоя тебя еще как следует и рассмотреть не успела. Я подумала, что если я всю жизнь в грязи, в нищете ковырялась как могла, то пусть хоть сын мой вырастет в обеспеченной семье, образование получит…
— Ты что — это серьезно? — спросил Антон Сергеевич, нахмурив брови.
— Тридцать три года я эту тайну в себе хранила, — ответила мать, — больше не могу… все так и было как я тебе рассказала. Ты не мой сын. Мой остался в роддоме, стал Сливянским, а тебя я забрала…
Антон Сергеевич резко встал со стула и отошел к окну. Понятно было, что мать уже не бредит. Мать… Он назвал ее «мать». А кто она ему? Чужая женщина, которая в пять лет сдала его в детдом, прикрываясь тем, что ей, якобы, одной тяжело его растить. Конечно, он же ей не родной! А отца «своего» Серегу-уголовника и алкаша, Антон почти не помнил. Всплывали, конечно, в памяти моменты, когда какой-то пьяный мужик кричал плохими словами, бил мать и его, маленького длинным ремнем. Потом «отец» пропал куда-то, а уже в детдоме Антон узнал, что отца его на зоне зарезали за карточный проигрыш.
Антон Сергеевич стоял у окна и не знал что ответить матери на этот ее рассказ. Ему даже не хотелось поворачиваться. Хриплый голос матери моментально стал ему неприятен.
— Прости меня, Антон, прости, — еле слышно сказала старушка, — как подменила я тебя в роддоме, так и стал бог меня наказывать болезнями разными и в личной жизни больше ничего не сложилось. Я этот свой грех переживала, сказать никому не могла, оттого внутри вся сгнила от переживаний. Искала своего Антона, этих Сливянских искала и не нашла. Кто же мне адрес-то их даст? Ведь они же по тем временам высоко летали — не подступиться. А тебе боялась правду сказать. Думала ты меня совсем возненавидишь и не придешь больше никогда.
Антон Сергеевич стоял и молчал, глядя из окна в больничный двор. Вспоминал свою корявую жизнь. После полуголодного детдомовского детства он сразу же пошел в армию, попал в пограничники на далекую заставу. Время было и физически окрепнуть, и в институт подготовиться. Писем матери не писал, потому что она его не шибко вниманием баловала, пока он в детдоме рос. Теперь понятно почему он ей никогда не нужен был — оттого, что не родной. Но тогда Антон всего этого не знал, и думал, вот выучусь, мать, докажу тебе, что я человек и что меня любить тоже можно.
Потом пришел из армии, учился, мать свою не искал, к ней не ездил, хотя всегда о ней помнил. Думал, приедет он к ней, а она скажет, чего, мол, приперся, ты и раньше-то мне не нужен был, а теперь и подавно. А тем временем у Антона дела шли в гору. Сначала ларек и спирт «Рояль» — не успевали подносить ящики — очередь стояла. Потом первый свой магазин открыл, потом второй, с бандитами цапался — ничего выжил, отстали от него они, а дела все разворачивались и разворачивались.
Чутье было какое-то у Антона подсознательное куда деньги вложить, как не прогадать — он даже поражался сам себе — как это у сына уборщицы и алкаша такая хватка взялась? И вот оно в чем дело — оказывается гены у него от дедушки партийного работника, да от родителей, которые на «Чайке» ездили. Антон Сергеевич быстро взял себя в руки, подавил в себе свой гнев. Жизнь его неожиданно дала такой хитроумный крендель, которого он никогда не ожидал.
— Ну а теперь-то что случилось, мама? — спросил Антон, поворачиваясь. — Почему теперь решила мне все рассказать?
— Так помираю я… — ответила мать.
— С чего ты взяла, что ты помираешь?
— Чувствую, — ответила мать, — и хочу, чтобы ты меня простил перед смертью.
— Я тебя простил, — сказал он, хотя, конечно, простить такое нелегко было.
Антон Сергеевич присел на стул и подумал как бы могла сложиться его жизнь, если бы не подменила его тогда «тетя Маша» в роддоме. Он попал бы он в обеспеченную семью, кушал бы шоколад и сгущенку без меры — продукты, о которых в детдоме можно было только мечтать, были бы у него и папа, и мама, а в школе климатозная училка не называла бы его тупым выродком и дегенератом, только потому что он детдомовский и заступиться за него некому.
А в армии? Всем пацанам приходили посылки с печеньем и конфетами, письма приходили от родителей, от родни, а Антону никогда ничего не было. Первые полгода только писала девчонка детдомовская Вера, с которой встречались еще до службы и которая обещала ждать. Да и та не дождалась его — замуж выскочила. Даже с днем рождения поздравить Антона некому было. Вот потому и не любил он своего дня рождения.
