Ознакомительная версия.
– Очнулась?
– Нет, мне кажется, я все это во сне вижу, – изо всех сил стараясь не терять самообладания, произнесла Александра. – Что это за выходка безобразная? Немедленно сними с меня эту дрянь! – Она подняла охваченную металлическим кольцом руку. – Ты слышишь? Повернись немедленно! – Саша все-таки сорвалась на крик.
Глеб развернулся, и Александра замерла: на нее смотрели совершенно безумные глаза с пляшущими зрачками.
– Заткнись, – прошипел он, не сводя с нее ненавидящего взора. – Все, кончилась твоя власть! Теперь я твой господин, слышишь? Я!!
– Ты… Ты с ума сошел, Глеб! – прошептала она. – Что ты собираешься делать?
– То же, что делал с тобой твой хмырь этой ночью.
– Это… Это же маразм какой-то. – Она все отказывалась воспринимать происходящее. – Не можешь же ты насильно…
– Я могу! Я все могу с тобой сделать, слышишь? – закричал он и бросился на женщину.
Она извивалась, пытаясь освободиться. Но его руки, руки которые были всегда ласковыми и нежными, которые касались ее с трепетной дрожью, превратились вдруг в жесткие, безжалостные щупальца неведомого чудовища. Казалось, их было не две, а десять, двадцать и все они одновременно срывали платье, белье, больно стискивали грудь, до хруста сжимали тело, раздвигали ноги, грубо шарили в нежнейших складках.
– Я не отдам, я не отдам тебя никому, – хрипел он ей в лицо.
Саша кричала, он хохотал, впивался в ее рот, кусал мягкие губы.
…Она лежала на кровати, задыхаясь от слез. Глеб встал, неторопливо оделся.
– Подонок, мразь, ненавижу тебя! Эдик узнает, он тебя убьет!
Он подскочил к ней, встряхнул за плечи, закричал:
– Не смей говорить о нем, потаскуха! Это я убью его! Я!
Он выскочил в кухню, Саша все выкрикивала вслед отчаянные ругательства.
Глеб вернулся почти спокойным. Вытащил из пакета упаковку молока, бутылку минералки, нарезанный батон, сыр, плитку шоколада. Разложил все это на столе, повернулся к женщине:
– Ты можешь проклинать меня, можешь ненавидеть, но я тебя никому не отдам. Ты будешь находиться здесь столько, сколько я сочту нужным.
– Ты сумасшедший! Меня будут искать!
– Кто? Ты с понедельника в отпуске. Сегодня и завтра у тебя отгулы. А потом ты уедешь к маме. Так что никто тебя искать и не будет. А хахаль твой забудет тебя, недели не пройдет, вот увидишь. Это для меня ты единственная. А у него таких…
– Ты, жалкий импотент, ты думаешь, ты сможешь его заменить?! Ды ты вообще не способен удовлетворить женщину! Я из жалости с тобой…
– Замолчи! – закричал он. – Заткнись! Подожди, я тебе такое удовлетворение устрою…
Глаза его сверкали бешенством. Он опять выскочил на кухню. Саша испуганно замолчала.
«Он меня убьет», – пронеслось в ее мозгу.
Но Глеб вернулся с высоким пластмассовым ведром, накрытым стульчаком, – вариант дачного клозета.
– Вот, это твой туалет.
Потом заменил догоравшую в кружке свечу на новую.
– Все, посидишь здесь в одиночестве до завтра, одумаешься.
Едва дверь за Каменевым захлопнулась, Саша вскочила с постели, намереваясь добраться до окна. Однако длины металлического провода едва хватило, чтобы дойти до стола. Она ринулась в другую сторону, но шнур остановил ее у выхода в прихожую. Саша попыталась ногтем отомкнуть замок наручников. Смешная попытка! Обломанные ногти и новый поток слез.
Она села на постель, продолжая плакать.
То, что произошло с ней, было абсолютно невероятно, немыслимо. Она все никак не могла осознать чудовищности своего положения. Она, помыкавшая мужчинами, она, которая привыкла чувствовать себя госпожой, Цирцеей, обращающей их в сладострастно хрюкающих животных, она сама оказалась в положении рабыни, посаженной на цепь. И кем? Всегда покорным, верным, преданным Глебом! Разве можно было предположить, что эта мокрица способна на такое безумство? Он спланировал все это заранее! Знал, что она уходит в отпуск (ах, да ведь она же и говорила ему об этом еще месяц назад), знал от кого-то из подчиненных, что она уезжает («…у тебя отгулы… потом ты уедешь к маме…»), выслеживал, подсматривал. И эта ночь с Эдиком на подоконнике – видимо, это было последней каплей.
Что же делать? Свеча догорала. Комната погружалась во тьму. Александра лежала в полной тишине, не в силах более плакать, лишь изредка всхлипывая.
За окном слышались звуки проезжающих мимо поездов. Господи, да куда же он привез ее, это чудовище?
Глеб вышел на улицу. Пошатываясь, пошел прочь от особнячка, одиноко стоявшего в глубине неосвещенного пустыря. Неподалеку, в узком проулке была припаркована «девятка». Глеб добрался до машины, рухнул на сиденье, обхватил руль руками, уткнулся в них лицом.
То, что он сделал, было ужасно, но он больше не мог выносить ее подлого распутства! И без нее он тоже не мог, не мог жить без вишневых глаз, каштановых волос, мягких округлостей тела, без запаха, исходящего от ее кожи.
Как это получилось, что он, цельная, даже целомудренная личность, влюбился без памяти в женщину, менявшую мужчин как перчатки?
Да, именно так зачастую и происходит с целомудренными личностями мужского пола. Именно ветреницам и распутницам удается ввергнуть их в пучину сладкого грехопадения.
Впрочем, сексуальность Глеба Каменева формировалась не нормальным образом. Мать рано овдовела, он был ее единственной радостью, ее маленьким сыночком. Она не замечала, как сын растет, как ломается голос, пробиваются усы на верхней губе. Она совершенно не стеснялась его, не замечая, как заливается краской стыда его лицо при виде привлекательной еще женщины, выходящей, скажем, из ванной в полупрозрачном пеньюаре. Ему хотелось мужского общества, она держала его при себе. Он хотел поступать в технический вуз, она настояла на медицинском.
Он ненавидел медицину. Особый ужас вызывала у Глеба кафедра акушерства и гинекологии. Вид женщин на гинекологических креслах, с безобразно разверстыми обнаженными ногами, доводил его почти до обморока.
Полным крахом закончился и первый сексуальный опыт. Однокурсница, которой удалось-таки затащить Каменева в постель, наткнулась на полнейшую беспомощность. Глеб был жестоко осмеян. И с тех пор предпочитал разбираться со своими желаниями самостоятельно.
Так он и жил – с мамой и с… собой.
Так было до того момента, пока в его стоматологическое кресло не опустилась молодая женщина со смеющимися вишневыми глазами. От нее исходила такая волна сексуальности, что Глеб мгновенно потерял голову. Он не успел испугаться, как они оказались в одной постели. И его беспомощность растаяла под ее умелыми ласками, ее веселым желанием сделать из него мужчину. Он не понимал, что для Александры было делом чести довести этого чумового девственника до логического завершения процесса. Ну и собственный бесплатный стоматолог – этим тоже не следовало пренебрегать! Разумеется, она успешно решила задачу. Разумеется, он растворился в ней, как аббат Прево в Манон Леско. Понимал, что не может удовлетворить ее безудержную натуру, но знал, что и другим мужчинам это не удается.
Довольствовался ролью утешителя, наперсника, друга. Он умел дожидаться ее после завершения каждого очередного романа. Все было более-менее хорошо, пока две недели назад не возник в их жизни чужак. Пока он, Глеб, не почувствовал кожей, что этот самец уведет у него его единственную женщину. Навсегда. А то, что он увидел своими глазами нынешней ночью, перевернуло его, сделало другим человеком. Да и человек ли он теперь? После того, что он сделал с нею, после того, что услышал от нее.
Он судорожно дернулся, словно опять услышал ее последние слова. Импотент? Хорошо, он ей устроит Вальпургиеву ночь!
Глеб повернул ключ зажигания и медленно тронулся в путь. Дорога отвлекала, успокаивала.
Как все– таки удачно подвернулся этот дом, клетка, где сидела пленница. Дом был построен в начале века, находился на восточной окраине города, числился на балансе какой-то усопшей в перестроечное лихолетье фабрики. В этой трехэтажной халупе, на первом этаже, в такой же крохотной квартирке, как та, где находилась Саша, десять лет прожил его приятель с женой и ребенком. Без ванной, без горячей воды. Озверевшие жильцы добились в конце концов расселения. Последним выехал приятель, имевший на память от соседей ключи от всех квартир. Глеб попросил разрешения хранить в пустующих помещениях картошку, и приятель предоставил ему полную свободу выбора. Каменев выбрал эту, на третьем этаже, где незадолго до расселения тихо скончалась одинокая примерная старушка.
Мысли Глеба снова вернулись к Александре. Ничего, он покажет ей, кто ее хозяин. Такой, как она, нужен хлыст, а не ласки. Завтра он привезет хлыст.
А сейчас домой, к маме.
Сережа Марков закрыл за собой дверь туалета, и сразу стало тихо. Все эти бесконечные звуки аэровокзалов давно уже его не раздражали. Он привык к постоянной суете и толкотне, постоянному потоку объявлений из громкоговорителей, разнообразным запахам, звукам и шумам. Как-никак он считал себя опытным стюардом (или «стюардессом», как его в шутку называли друзья). Уже четвертый год он работал в авиакомпаниях и налетал немало часов, чтобы не вертеть головой по сторонам, разглядывая непрерывный спектакль под названием «Жизнь аэропорта», подобно неопытным, зеленым новичкам.
Ознакомительная версия.
