— Хорошие новости? — подтолкнул его локтем этот старый кубинский лис из Майами.
— Отличные, — ответил Том, выдавив улыбку и пряча письмо в нагрудный карман. — Мы стараемся избегать беспроводной связи, когда речь идет о самых деликатных материях. Мой секретарь отправил курьера… Только что была одобрена одна очень крупная сделка, но пока нам лучше о ней помалкивать, вы же понимаете. Пока мы не можем ничего разглашать.
Он завершил эту тираду кивком, словно отвечая сам себе, и вновь погрузился в созерцание игры. Убедил ли он их? Возможно, не вполне.
Но он старательно притворялся до конца иннинга, а потом поднялся, чтобы сходить в туалет: сначала он нетерпеливо ждал, стоя в длинной очереди, потом устремился в кабинку, заперся, уселся и принялся изучать напечатанный текст:
Том, мы знаем, что ты знаешь: есть одна проблема. Мы просили тебя вежливо, но ты не отреагировал на наши запросы.
Речь идет о серьезных деньгах. И о серьезных последствиях — в случае, если ты эти деньги не вернешь.
Ответь нам сейчас, пока ты еще можешь это сделать.
Некоторое время его тошнило. Хот-доги с каким-то дерьмом, смешанные с пивом. В последнее время у него часто возникало такое ощущение. Но он поборол позыв. «У меня еще есть в запасе несколько хороших ходов, — с горечью пробормотал он себе под нос, — полно хороших ходов, черт побери». Как квотербек «Нью-Йорк джайнтс», выныривающий из схватки с двумя громадными линейными игроками, пытающимися взять его в «коробочку». Быстро шагнуть вбок, приостановиться, улучить безопасный момент — и сделать длинный бросок в зону защиты. Ты обречен на бегство, но играешь великолепно. В голове у него бурлила мешанина из спортивных образов и рекламных растяжек «Гудфарм». Он скомкал желтый листок и бросил его в корзину, полную пустых пивных стаканчиков.
Он вернулся на свое место. В чем дело, где эти двое из Майами? Они исчезли? Он шарил взглядом по проходам, высматривая их.
Пожилой мужчина, сидевший сзади, повернулся к нему.
— Вы не видели двух кубинцев, они были вместе со мной? — спросил Том.
Тот кивнул.
— Тот рассыльный еще раз приходил, пока вас не было. Он им тоже дал письмо.
Мужчина указал под кресло, и Том резко нагнулся, чтобы подобрать листок:
Господа, у любезного мистера Тома Рейли, пригласившего вас на этот вечер, большие неприятности. Возможно, он замешан в крупных финансовых преступлениях. Мы полагаем, не в ваших интересах, чтобы вас видели с ним в подобном публичном месте.
Вокруг поднялся ликующий шум. Родригес мощно послал мяч в воздух, прямо на трибуны у центра поля. Потом гигант вприпрыжку побежал вокруг баз, и все зрители с торжествующим ревом вскочили. Никто не видел топ-менеджера фармацевтической компании, в отчаянии скрючившегося в кресле: его наконец-то рвало: он знал, что должно случиться теперь.
Ее имя здесь не имеет значения. Ей было под сорок, и она работала юрисконсультом в одной фирме на Парк-авеню. Тамошние адвокаты, как мужчины, так и женщины, вызывали у нее отвращение самодовольством, тупым самолюбованием. Но она держала свои чувства при себе. Она пыталась вести одинокую жизнь, но, как правило, это доставляло ей лишь разочарования. Когда она была помоложе, некоторые из ее коллег пытались зазвать ее на свидание, и она позволяла, чтобы ее пригласили на ужин, а потом в постель; но все эти мужчины (неважно, знали они об этом или нет) просто проводили своего рода кастинг в поисках жены. Они разглагольствовали о самозабвенной любви, но на самом деле все как один были матримониальными бюрократами, желая, чтобы супруга как минимум окончила хороший колледж, и лучше — с красным дипломом. Она под эту категорию не подходила. Вскоре по фирме разнеслись слухи о ее доступности, о том, что она раздвигает ноги после нескольких свиданий, и (она, конечно, об этом знала) так оно и было. Ну и что? Если тебе понравился парень, зачем ждать? Зачем называть это доступностью? Почему не страстностью? Да, страстностью. Однажды это было в кабинете одного сослуживца, после того как они допоздна вкалывали, готовя документ для суда. Она склонилась над подоконником и смотрела, как по Парк-авеню едут такси. Вот это был настоящий восторг. Да, ей страстно нравятся мужчины. Их мускулы, члены, бороды, бакенбарды. Пальцы, плечи. Даже адамово яблоко может быть сексуальным. В чем ее винить? Но с тех пор как к ней прилепился этот ярлык, все сколько-нибудь многообещающие и благоразумные коллеги ее избегали, зато в нее стали пускать свои стрелы те, что помоложе, новички в большом городе, не привыкшие к его жизни, а также кое-кто из ее давнишних партнеров — разведенные, почти разведенные и никогда не состоявшие в браке. Как правило, это были довольно противные люди, храпуны, не обращающие внимания на растущие в носу волоски. Ее шеф, один из самых пожилых ее партнеров, делал вид, что ничего не замечает, а коллеги и секретарши помоложе время от времени уходили на другую работу, так что окружающие забывали о ее прошлом и видели в ней просто еще одну незамужнюю, уже стареющую одинокую женщину, и это была правда, несмотря на то что ей было всего тридцать восемь.
С годами шеф все сильнее от нее зависел. Она стала замечать пробелы в его памяти и ошибки в письмах; а он, и это делало ему честь, признавал, что она продлевает его карьеру. Но еще больше ему делало честь то, что он потихоньку передал ей долю своего ежегодного бонуса: эти тайные денежные прибавки не входили в ее обычную зарплату. Ее рабочий день удлинился, и наконец она обнаружила, что ей уже не хватает сил, чтобы просеивать и отбирать тех мужчин, которые оставались для нее доступны: всех этих тощих толстяков, оптимистичных пессимистов, латентно-активных геев, любителей разного рода извращений и т. п. Как они разочаровывают! Как они утомительны! Мужчины за сорок ищут тридцатидвухлетних, мужчины тридцати с чем-то ищут двадцатипятилетних. Она знает, в чем тут штука: она сама когда-то была молодой женщиной, и ей нравилось, что на нее обращают внимание мужчины постарше. Она теряла голову от их искушенности, от их мощи, от их волос, таких сексуальных — соль с перцем. Бог ты мой. Что с ней такого произошло? Грудь не так уж и опала. И сама она — по-прежнему сочная, по-прежнему чувственная — вероятно. Некоторые ее незамужние подруги, страдающие перманентной генитальной неудовлетворенностью, принимали решение завести ребенка без мужчины: покупали сперму через Интернет, зажигали в темной комнате гроздь свечей, ложились и начиняли себя сами. Но ей не хотелось быть матерью-одиночкой. Она не знала, чего хочет, она знала одно: с ней должно случиться что-то интересное, хоть что-нибудь, пока она не превратилась в копию собственной матери!
Так что она перебралась из своей уютной ультрамодной квартиры на Двенадцатой улице в Гринвич-Вилледж, где все, кому меньше пятидесяти, помешаны на Интернете, в дом с тремя спальнями в бруклинском районе Бэй-Ридж — одном из тех маленьких «племенных поселений», что изо дня в день питают город людскими ресурсами. Здесь по-прежнему живет много итальянцев, но в последнее время тут селятся и другие — бразильцы, китайцы, русские, индийцы, мексиканцы, вьетнамцы, африканцы, даже иракцы. И все они бешено вкалывают, пытаясь втиснуться на забитый людьми, душный танцпол, именуемый американским турбокапитализмом.[9] Звонят вам в дверь, спрашивают, нет ли у вас для них работы. Что-нибудь покрасить, перекрыть крышу, а может быть, вам нужно помыть автомобиль, миссис? Кроме того, ее родители тоже жили в Бэй-Ридж, так что заодно она могла за ними приглядывать. Она купила домик на те деньги, которые в свое время переводил ей пожилой партнер (тот самый), и это была приятная покупка. Она могла пешком дойти до метро и по дороге на работу всегда сидела. Немногочисленные и необременительные покупки — поблизости от дома. Между тем ее жизнь стала более тихой и даже более одинокой. Она оплачивала все счета, весной сажала ноготки, горох и салат-латук, она выпивала бокал вина, пока смотрела новости, и еще один — перед тем как лечь спать. Быстро пролетали месяцы. Она внимательно изучала газеты, но забывала прочитанное, никогда не помнила снов, покупала практичную обувь, она даже не давала себе труда мастурбировать. Ничего не происходило. Она уже подумывала, не начать ли ей ходить в церковь — просто для общения, для социального взаимодействия. Ужасно, правда?
Разумеется, она и не мечтала когда-нибудь кого-то встретить. Но однажды в теплый субботний день она открыла дверь и увидела мужчину в бейсболке и зеленой майке, стоящего в соседнем дворе. Прикрывая глаза от солнца, он осматривал крышу, держа в руке коротенький желтый карандаш и планшет. А она, в свою очередь, осматривала его. «Привет!» — вдруг крикнула она неожиданно для себя самой. Он повернулся к ней и убрал карандашик в нагрудный карман. Они разговорились. Он сказал, что дом принадлежит его отцу, а сам он сейчас лишь присматривает за этим строением. Его старенький красный пикап расположился на подъездной аллее, и она вспомнила, что уже несколько раз видела здесь эту машину. Незнакомец сказал ей, что его зовут Рэй Грант. Ей понравился этот Рэй — как женщинам иногда нравятся мужчины определенного типа. Похоже, ему было все равно, как выглядят в майке его плечи и руки, и безразлично, что джинсы мешком висят на бедрах. Обручального кольца она не обнаружила. Ногти у него были чистые. Глаза — синие-синие, как раз такие, какие она всегда обожала, и она разглядела в них смесь уверенности и замкнутости. Он не собирался ей о себе рассказывать — во всяком случае, не намерен был рассказывать слишком много.
