Естественно, не камера делает снимки. Снимки делает фотограф. Некоторые из них, работающие с довольно дешевыми аппаратами, ухитряются делать фотографии, которые получают потом национальные премии. Другие делают ими же посредственные снимки, случается, кое-кто забывает перевести пленку или снять крышечку с объектива.
Полиграф — всего лишь научный инструмент. Он фиксирует некоторые специфические реакции со стороны субъекта. Сопоставление и оценка этих реакций с целью выяснить, говорит ли субъект правду или нет, зависит от множества факторов — от вопросов, которые ему задают, от того, насколько субъект подготовился к испытанию, и от мастерства оператора.
Вполне возможно, что Алекс Грегори, например, не всегда рискнет утверждать, виновен или нет испытуемый. Но я чувствовал, что Алекс Грегори никогда не скажет на невиновного человека, что тот виноват. Он может сказать, что не знает, не уверен. Но если, по его мышлению, человек определенно виновен, я не рискну оспаривать его суждение. И в то же время, если Алекс Грегори заверит нас, что человек, утверждающий свою невиновность, говорит правду, я без колебаний предприму расследование, которое, возможно, потребует сотен часов времени.
Мы обо всем в основном договорились. Сигер знал, что, изучая протоколы судебных заседаний я буду использовать те знания, которые приобрел за двадцать пять лет выступлений в судах.
Позже наше расследовательское сообщество получило серьезное подкрепление в лице Тома Смита и Боба Рея.
Том Смит был в то время начальником исправительной тюрьмы штата Вашингтон в Валла-Валла. Боб Рей работал под его началом, и первое же дело, за которое мы взялись, привело к нашему тесному знакомству. Несколько позже они откровенно заинтересовались социальной значимостью программы, которую мы предприняли и, когда представилась такая возможность, присоединились к нам.
Тем не менее эта страница наших приключений еще не была написана. Первым делом мы были озабочены проблемой, как собрать воедино достаточно известных расследователей, престиж которых мог повлиять на мнение общества, которые испытывали бы искреннее уважение к закону, чтобы посвятить ему немалую часть своего времени, и у которых была бы достаточная профессиональная подготовка, позволявшая, добираясь до сути дела, отбрасывать в сторону все фабрикации.
Так мы и путешествовали по полуострову, у каждого костра обсуждая планы создания нашего Суда Последней Надежды, прикидывая, как его создать — и с каждым днем становилось яснее, что ответ на тe наши сомнения может дать только реальный экперимент.
Своего первого дела нашему Суду ждать пришлось недолго.
Прошло не более недели после нашего возращения, как мне представился случай познакомиться с обвинением Кларенса Богги, заключенного № 16587 исправительной тюрьмы штата Вашингтон в Валла-Валла, осужденного к пожизненному заключению за убийство.
Богги написал письмо и приложил к нему копии документов. Оно было доставлено мне досточтимым Арвидом Орнеллом, капелланом протестантской реформаторской церкви в Монро. Письмо это в свое время было отправлено по инстанциям, но оказалось похороненным в куче подобных же прошений заключенных со всей страны.
Затем я получил известие от досточтимого В. А. Джилберта, который по своей воле исполнял обязанности священника в Валла-Валла; он просил меня о встрече на моем ранчо.
Джилберт был пастором епископальной церкви Святого Павла в Валла-Валла. Немалую часть своего времени он добровольно отдавал обязанностям церковного священника, заботясь о духовном просветлении заключенных.
У Билла Джилберта был церковный приход в Санта Барбаре. По забитым воскресным дорогам он проехал двести миль до моего ранчо, чтобы посоветоваться со мной о деле Богги, и в тот же день двинулся обратно — почти пятьсот миль по воскресным дорогам, только чтобы заручиться моей поддержкой в деле несчастного безденежного бедняги, который сидел в Валла-Валла уже тринадцать лет и которому предстояло провести там весь остаток жизни.
Филантропический порыв Билла Джилберта, жертвовавшего и свое время и свою энергию, показался мне тогда достаточно необычным. И только потом, познакомившись с деятельностью тюремных священников, я понял, что это обычный эпизод в их жизни.
Целую книгу можно — и нужно — написать о деятельности этих людей. Они приносят в жертву свое время, свои средства, покрывают на своих машинах сотни миль, стараясь делать все, что в их силах, для духовного и материального благополучия заключенных, многие из которых бесстыдно злоупотребляют такой преданностью своему призванию.
Лучших из тюремных священников никогда не заботит, что сделал данный человек. Они прилагают все усилия, чтобы понять, как они могут помочь этому человеку подготовиться к будущей жизни. Они знают, что в большинстве случаев им приходится резать по гнилому дереву, но тем не менее не оставляют своих трудов, надеясь, что рано или поздно труха умственных и душевных пороков спадет с человека и они доберутся до его подлинной сущности, которую им и предстоит укреплять.
И им на удивление часто удавалось добиваться своего.
В то время я не имел представления о заключенных, которые были изолированы от общества стеной из стали и бетона. Я понятия не имел, что они ограничены в переписке, что могут получать и посылать письма только некоторым корреспондентам.
Когда я в качестве практикующего адвоката посылал письма заключенным, они доходили до адресатов и я получал ответы. Но как только я расстался с адвокатурой, переписываться удавалось только в порядке исключения. Если заключенные могут свободно переписываться со своим адвокатом, то, как правило, им не разрешено поддерживать связь с представителями прессы, а их личная переписка строго ограничена.
Так как я оставил активную практику на ниве закона, моя переписка с заключенными тоже в определенной мере ограничивалась, хотя во многих инстанциях сомнения на мой счет решались в мою пользу и корреспонденция проходила, но как только я пытался что-то выяснить непосредственно по делу, которым я тогда занимался, то неизменно получал вежливый отказ в переписке.
В конце концов общение с этими инстанциями вызвало у меня гнев, и я решил, что если мы будем вести расследование от имени «Аргоси», то пойдем на страшный скандал, если нам не будет разрешено разговаривать с заключенными.
Это я и поведал Биллу Джилберту и сказал ему, что вылетаю в Валла-Валла поговорить с Богги. Я попросил Джилберта объяснить ситуацию начальнику тюрьмы и сказать ему, что не хотел бы по приезде натыкаться на запрет.
Помнится, я привел пример Биллу Джилберту, что раньше мы пытались ловить мух на клейкую патоку. Я устал от бесплодности этого занятия и решил, что куда эффективнее бить их хлопушкой.
Джилберт заверил, что, по его мнению, у меня не будет никаких затруднений в беседе с Кларенсом Богги, но на всякий случай он поговорит на эту тему с начальником.
Вернувшись в Валла-Валла, он протелеграфировал мне, что трудностей у меня действительно не будет.
Это был образец взаимопонимания.
Как уже говорилось, начальником тюрьмы был Том Смит. Он изъявил полную готовность во всем содействовать нам.
— Учтите, — сказал он наконец, — вы не встретите никакого противодействия. Если Богги Кларенс невиновен, мы не меньше вас хотим удостовериться в этом. Билл Джилберт рассказал мне о вашей организации. Я кое-что знаю о репутации тех людей, которые сотрудничают с вами в этой работе. Если вы собираетесь разобраться в деле Богги и если это ничего не будет стоить штату, я сделаю все, что в моих силах, чтобы содействовать вам. Я думаю также, что здесь вы встретите то же отношение и со стороны официальных лиц штата. Во всяком случае, я с удовольствием помогу вам. А теперь вы можете приниматься за дело.
Одним словом, стало ясно, что Том Смит совершенно не похож на тот тип начальника тюрьмы, который я ожидал встретить.
При более близком знакомстве с ним я понял, какое у этого человека большое сердце, каким несколько наивным идеализмом он преисполнен, как страстно стремится к справедливости.
В то время я был удивлен, встретив начальника тюрьмы, настолько не совпадавшего с образом, который любили создавать авторы романов. В нем не было ничего от жесткого садистского поклонника дисциплины. Он был исключительно гуманен, бдительно следил, чтобы ни в чем не нарушались права заключенных и каждому человеку была обеспечена справедливость.
В тот же день позже я узнал невероятную историю Кларенса Богги.
Я называю ее невероятной потому, что все в его рассказе было полностью и совершенно непостижимо. Буквально каждый раз, разговаривая с этим человеком, я открывал какие-то грани его характера, новые детали его биографии и эпизоды, которые сначала казались совершенно невозможными, но позднее выяснилось, что они чистая правда.
