было идти, то они уничтожены.
— Мы должны найти Боба. Он где-то здесь, мы оба слышали его и просто обязаны продолжать искать, — говорит Амелия, и я следую за ней.
Позади часовни есть небольшое кладбище. Старые надгробия едва видны из-за снега, но, подойдя ближе, я замечаю, что одно явно бросается в глаза. Причина, по которой оно привлекает мое внимание, заключается в том, что кто-то тщательно обтер его, поэтому темно-серый гранит выделяется на преобладающем вокруг белом фоне. И, в отличие от всех других надгробий, это выглядит относительно новым.
Это еще не все.
На него накинут красный кожаный ошейник.
Амелия хватает его, и я вижу на бирке имя Боба, словно у меня могли возникнуть какие-то сомнения в том, что он принадлежал нашей собаке.
— Я не понимаю. Зачем снимать ошейник с собаки и оставлять его здесь? — бормочет она.
Но я не отвечаю. Я слишком поглощен тем, что увидел на надгробии.
ГЕНРИ ВИНТЕР
Отец одного, автор многих.
1937–2018
— Не понимаю. Если бы Генри умер два года назад, разве мы не знали бы об этом? — спрашиваю я.
Адам не отвечает. Мы молча стоим, прижавшись друг к другу, глядя на гранитное надгробие, словно от этого выгравированные на нем слова могут исчезнуть. Неважно, сколько раз я переставляю кусочки этой головоломки в своей голове, они просто не сходятся. Я вижу замешательство, страх и горе на лице мужа. Я знаю, он считал, что все, чем мы сейчас обладаем, было результатом того, что Генри Винтер дал шанс и доверил ему свои романы. Глупая размолвка данного факта не изменила. Писатель умер в тот период, когда они даже не разговаривали, и, похоже, это стало ударом для Адама. Но он должен понимать, что сейчас у нас есть проблемы посерьезнее: если не Генри заманил нас сюда обманом, то кто?
— Нам нужно вернуться внутрь, — бесцветно произносит Адам.
Он все еще смотрит на надгробие, будто не может поверить своим глазам.
— А как же Боб? — пытаюсь возразить я.
— Боб не снимал свой собственный ошейник и не оставлял его здесь, чтобы мы могли его найти. Это сделал кто-то другой. Я не знаю, что происходит, но мы в опасности.
Его слова звучат чересчур драматично, но я согласна.
Как только мы возвращаемся в часовню, Адам запирает двери и прислоняет к ним большую деревянную церковную скамью.
— У человека, которого мы видели входящим сюда, скорее всего, тоже был ключ. Это помешает ему вернуться так, чтобы мы не услышали, — говорит он, направляясь на кухню. — Не могла бы ты еще раз показать мне электронное письмо, в котором тебе сообщили, что ты выиграла уик-энд в этом месте?
Я нащупываю в кармане телефон, но вместо него нахожу ингалятор. Теперь, когда мое дыхание пришло в норму, в нем нет необходимости, но я чувствую себя лучше, зная, что он близко.
Я нахожу электронное письмо на своем мобильном и передаю его Адаму.
— «Info@blackwaterchapel.com» — это адрес электронной почты, который они использовали? — уточняет он.
— Да. И это похоже на адрес жилья для съема.
— У Генри был пунктик насчет цифры три и черного цвета. Действие многих его романов происходило в Блэкдауне или Блэксанде… Думаю, вполне мог быть и Блэкуотер… [37]
— Ты никогда раньше не упоминал об этом.
— До сих пор я не предполагал, что существует какая-то связь. Но Генри не мог отправить это электронное письмо — он не пишет электронные письма, не пользуется Интернетом, у него даже нет мобильного телефона. Он думает, что они провоцируют рак… думал.
Какое-то мгновение мне кажется, что Адам сейчас заплачет.
Я кладу руку ему на плечо:
— Мне жаль, я знаю, как сильно ты…
— Я в порядке. Он даже не выходил на связь с тех пор, как…
Адам замолкает и смотрит в пространство.
— Что еще? — спрашиваю я.
— Я ничего не слышал от него или о нем с сентября прошлого года, когда его последний агент прислал мне экземпляр его последней книги. К счастью, этот агент одобряет адаптации, в отличие от первого. Он хороший парень, мы даже шутили о том, что Генри с ним тоже не разговаривает, однако за три дня до истечения срока прислал свою рукопись, завернутую в коричневую бумагу и перевязанную бечевкой, как обычно.
— И что?
— На надгробии написано, что он умер два года назад. Мертвые люди не могут писать романы или отправлять их своим агентам.
Мне требуется несколько секунд, чтобы переварить очередную порцию информации.
— Хочешь сказать, тебе кажется, что он на самом деле не умер?
— Я больше не знаю, что и думать.
— У него была какая-нибудь семья? Кто-нибудь знал бы, если бы он скончался? Один из моих приемных родителей умер в прошлом году, помнишь? Чарли, парень, который всю свою жизнь проработал в супермаркете и всегда приносил домой бесплатную еду, у которой заканчивался срок годности. Я не общалась с ним больше десяти лет, но все равно мне было известно, что он умер. Генри Винтер — всемирно известный писатель; мы бы прочитали о его смерти в газетах или…
Адам качает головой.
— У него никого не было. Он был самопровозглашенным отшельником, и ему нравилось так жить… большую часть времени. Всякий раз, выпив слишком много виски, Генри начинал плакать, сожалея, что у него нет детей и некому будет присмотреть за его книгами, когда его не станет. Это все, что его действительно волновало: книги. Во все остальное время этот человек был тверд, как скала.
— Что ж, кто-то, должно быть, помогал ему. Генри был немолод, если родился в тридцать седьмом году, — размышляю я.
Глаза Адама сужаются.
— Это странная деталь для запоминания.
— Ну, так написано на надгробии, и Амелия Эрхарт пропала без вести в тридцать седьмом. Меня назвали в ее честь. Разве ты не помнишь, почему тебя назвали Адамом? Я считаю, что имена важны.
Адам смотрит на меня так, как будто мой IQ упал до опасно низкого уровня.
— У Генри Винтера не было детей; у него вообще не было семьи. Я думаю, что единственным человеком, который остался в его жизни, кроме агента, был я, а мы даже не разговаривали, когда он умирал.
Его голос дрожит, и он отводит взгляд.
— На надгробии написано: «Отец одного». Кто-то высек это, и кто-то похоронил его. Он точно не сам это сделал.
То, как Адам смотрит на меня, немного пугает. Трудно не ляпнуть что-то не то, когда все кажется неправильным. Иногда я думаю, что его неспособность распознавать лица
