книжек…
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться, жадно дыша?
Дай хоть последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг 7.
Нюрка подняла на Николая заблестевшие от слез глаза, они шагнули друг к другу и неожиданно поцеловались.
Это был другой поцелуй, совсем не похожий на тот, которого она так долго стыдилась.
Вкусный и очень длинный.
И эта рука у нее на спине…
В конце коридора что-то упало, звякнув. Она отстранилась и улыбнулась.
Николай с трудом перевел дыхание, хотел что-то сказать, но замялся и спросил совсем другое:
– Тебе понравились стихи?
Нюрка кивнула.
«Последней нежностью выстелить». Не думала, что он на такое способен, этот горлопан.
Она немного покрутила пуговицу на его тужурке и неожиданно поинтересовалась:
– А как твоя книга? Материала хватает?
– О! После всего, что случилось, недостатка в нем нет! – рассмеялся Николай.
В коридор выплыла встревоженная Фефа.
– Анна, ты где? – зычно прокричала она, оглядываясь и не видя их в полутьме коридора.
Нюрка пригладила волосы.
– Анна – это серьезно. Это девятый вал. Надо бежать.
Она сделала уже два шага, а он все не отпускал ее руки.
– Увидимся, – шепнула она и побежала на голос.
Николай проводил ее глазами и вдруг, отвернувшись к окну, закашлялся.
Афанасия Силыча отпустили из больницы, и дома наконец-то наступила благодать. Даже Фефа оставила свои фельдфебельские замашки, лишь бы ничем не огорчать ослабевшего героя.
Еще в палате Чебнев узнал, что со стороны довольного начальства готовится ему награда – та самая медаль. А к ней в придачу – денежка, да неплохая.
На радостях Афанасий Силыч накупил домашним подарков и всякой еды. Фефа испекла сладкий пирог с ревенем. На торжество было решено позвать гостей.
Была задумка и у Нюрки. Для ее исполнения она отправилась домой к Синицким.
В прошлый раз повела себя довольно смело, и это мягко сказано. Ворвалась к незнакомым людям, решительно вызвала Николая и увела за собой. Но тогда была причина вести себя беспардонно. Впрочем, в тот момент она думала лишь о том, как поймать убийцу, и совершенно забыла о манерах.
Нынче пришлось вспомнить.
Она хотела пригласить Николая в гости, а это совсем другой коленкор. Вот почему на ней было нарядное платье, и волосы не кудрявились в беспорядке, как обычно, а были приглажены и туго стянуты голубой лентой.
Оглядев себя, Нюрка осталась довольна. Выглядит вполне взрослой и благовоспитанной барышней.
В квартиру Синицких она позвонила, волнуясь и беспрестанно облизывая губы.
Хорошо, что дверь открыла горничная, дав гостье немного прийти в себя.
Нюрка назвалась.
– Пройдите в кабинет хозяина.
Она даже осмотреться не успела.
– Вы Анна?
В комнату вошла высокая, стройная дама.
– Да. Здравствуйте. Извините за вторжение. У меня срочное дело к Николаю.
– Он в больнице, – перебила дама.
– Почему? То есть, простите, что произошло?
Дама подошла и взглянула пронзительно.
– Он говорил вам, что у него вялотекущая чахотка?
– Говорил. И что?
– Вас это не пугает?
Нюрка вздернула нос.
– Нисколько.
Дама отошла к окну, немного постояла и вдруг обернулась к гостье:
– Я рада вашему знакомству. Навестите его. Он будет счастлив. А когда вернется домой, мы будем рады принять вас у себя.
Нюрка присела в коротком реверансе.
– Благодарю вас, мадам.
– Зовите меня Марьей Николавной.
В палате было шумно. Нюрка, ожидавшая больничной тишины и благости, остановилась и захлопала ресницами.
Николай полулежал на больничной койке, а вокруг – на кроватях, тумбочках и где попало – сидели студенты. Гомон стоял такой, что было непостижимо, как медицинские начальники еще не разогнали эту компанию.
Она постояла немного, пытаясь принять независимый вид.
– Я сказал в ответ, что профессоров у нас триста семьдесят девять человек, а студентов почти шесть тысяч!
– И что Гримм?
– Ректор? Обещал разобраться!
– Что ему остается? На дворе двадцатый век!
Наконец ее заметили, и в мгновение ока наступила тишина. Та самая. Больничная.
– Добрый день, Николай, – произнесла Нюрка очень светским тоном.
Синицкий покосился на товарищей и ответил в унисон:
– Здравствуйте, Анна Афанасьевна. Счастлив видеть вас.
Студенты еще пару мгновений смотрели на девушку, потом дружно поднялись и двинулись к выходу.
Каждый, проходя, поклонился, а один остановился, приложился к ручке и сладким голоском произнес:
– Enchante, мадмуазель.
Нюрка еле сдержалась, чтобы не прыснуть. Вспомнила, как сама так же ответила Синицкому в день знакомства.
Когда дверь закрылась, она кинулась к Николаю и с ходу поцеловала.
– Ужасно скучала по тебе.
– И я по тебе. Ты не представляешь как! – ответил Синицкий.
Глаза его так и сияли. Нюрка, глядя в них, подумала: если будет приходить каждый день, он поправится быстрее.
– Если ты будешь приходить каждый день, я поправлюсь быстрее.
Не удивившись такому совпадению мыслей, она молча кивнула.
– Что у тебя? Все хорошо?
– Все отлично! – беспечно ответила она. – Тятенька купил мне дивный ридикюльчик.
– А что это такое? – наморщил лоб Николай.
– А вот.
Нюрка потрясла перед его носом сумочкой.
– В самом деле дивный, – согласился Синицкий.
Нюрка, не выдержав, рассмеялась.
– Только ходить с ним некуда! Взяла, чтобы тятеньку не обижать. Он кучу денег на него истратил, выдержал неравный бой с Фефой. Она сердилась ужасно! Сказала: лучше бы пальто новое ребенку купил, чем на всякие глупости деньги транжирить!
Они весело рассмеялись.
– С ним можно поехать в Париж! – предположил Николай.
– Тю! От нас до Парижа как до луны! Даже не представляю, что должно случиться, чтобы я попала в Париж!
Николай взял ее руку и поцеловал.
– Мы поедем туда вместе. Только сначала… согласись стать моей женой.
– Какой еще женой? – спросила Нюрка и поняла, что сморозила глупость.
Николай молча ждал. Только жилка на виске дрожала.
Нюрка хотела ответить серьезно, но неизвестно почему в голове вдруг стало так легко и звонко, что захотелось пошалить.
– А приданое у тебя есть?
Николай моргнул.
– Ка… какое приданое?
– Ну, не знаю. За мной много чего дают. Фефа всю жизнь собирала. Перина, две подушки, одеяло ватное, пододеяльники, простыни, скатерть. Накидушки – кажется, целых четыре – и подзор.
– А это что?
– Такая… юбка для кровати.
– Ааа…
– Что а? Это важно.
– Тогда мне похвастать нечем. Подзоров у меня не припасено. Дед с бабушкой завещали дачу на Москве-реке. А еще у меня есть картина Валентина Серова. Моя собственная.
– Сойдет и Серов.
– Это значит да?
– Это значит, что я подумаю.
– Думай скорей. Вдруг я долго не протяну?
Он сказал это легко и даже весело, но глаза были грустные.
Нюрка взяла его руку и
