чепуха… А саму тянет туда, как магнитом — еще раз проверить. Ну и… вечером, перед отъездом… не выдержала.
— А кот здесь при чем? — снова вылез я.
— Как — при чем? Это же я его запустила. Без плана, по вдохновению…
— Если, как вы говорите, по вдохновению, — негромко заговорил Мышкин, — то почему у вас с собой оказался наркотик? И вообще — откуда он у вас?
— Я нашла… недели за две… у Сони. И спрятала. Она искала, весь дом перерыла, но на меня не подумала. Привыкла, что я в ее дела не лезу. А я-то давно уже лезла… Я сунула его к себе в сумку и так с тех пор и ношу… носила… Сперва думала — может, мне самой пригодится. А потом поняла — нет, нельзя… Нуда… это я уже говорила…
Она помолчала, потом тряхнула головой, как бы отгоняя сон, и заговорила снова, запинаясь и устало растягивая слова:
— Ну вот… Запустила кота… Бегали… А она по телефону говорит: «Мне кажется, я догадалась»… И… и вот…
— Марфа, — прошептала моя мать, — но как же…
— Ах, Лена, ты не понимаешь! — поморщилась Марфуша, и это, безусловно, был бунт — впервые за много лет. — Не можешь понять. Разве тут только страх? Тут другое… Я… Я ее ненавидела, вот что… Этот тип, знаешь… Баба до мозга костей… Мужики, конечно — хвостом… Все то, чего во мне никогда не было… И Сонька моя бедная вышла такая же… недоделанная. Сначала я на эту девку надеялась, думала — может, Сонька увидит, что к чему, и сама отойдет, остынет. Ну, попереживает, конечно… но справится — она ведь гордая… Ничего я, дура, не понимала. Потом смотрю — все только хуже, только хуже стало, только хуже… Из-за нее… еще хуже…
Снова наступила совершенно невыносимая тишина. И снова заговорила Марфуша:
— А потом, в гостиной, слышу — один говорит другому: «Папаши нет, теперь сыночку свидания назначаем». Тут я поняла, кому она сказала, что догадалась… Ну, в общем, так. Следующий номер был Володя. А это уж я никак не могу… С теми-то мне было проще, — с ужасающей откровенностью пояснила она. — Они-то были враги. И мне враги, и Соньке… и вам обоим, — она посмотрела на нас с матерью, — хоть вы и не понимаете… Значит, выходило так: не догадается — уеду, догадается — значит, так тому и быть. Ну вот… Как вышло — так вышло…
— Это ты звонила в день похорон? От имени Соньки?.. — зачем-то уточнил я.
Марфуша кивнула:
— Голоса-то у нас похожи…
— Не понимаю, — еле слышно проговорила мать. — Что же ты, так и собиралась скрывать… про Соньку?.. Всю жизнь?..
— Я собиралась исчезнуть, Лена, — сказала Марфуша. — Просто раствориться, исчезнуть… навсегда.
— Я стала бы тебя искать… — пробормотала мать.
— А я бы оставила записку. Тебе. Что Сонька не хочет со мной жить и уехала в другой город, что я жива-здорова, просто уезжаю и прошу меня не искать… Как-нибудь так…
— Ты думаешь, я бы на этом успокоилась?
Марфуша взглянула на нее как бы в недоумении, вдруг закрыла лицо руками и прошептала:
— Не знаю…
— И вот что любопытно, — сказал Мышкин, поставив передо мной чашку кофе и устраиваясь в соседнем кресле. — Ведь, по сути дела, все ключи с самого начала были в наших руках. От нас требовалось одно: правильно прочитать — книгу ли, слово ли… Казалось бы — как просто…
— Ан нет… — подхватил я. — Выясняется, что все можно прочитать по-разному. «Асфоманты» — они же «фантомасы». «Фауст» — история самого Фауста и тут же, конечно, история Гретхен. Не говоря уж о «Первой любви»…
Разговор этот происходил в квартире у Мышкина — в тот раз я был у него в гостях впервые. Квартира состояла из комнаты и кухни — маленькая, аккуратная, вроде его же машины, и точно так же навевавшая вопрос, как он в ней помещается. Когда он сидел в кресле, его ноги перечеркивали комнату почти пополам. Потолки, правда, были довольно высокие, поэтому комната немного напоминала колодец.
Мне нужно было кое о чем его спросить.
— А знаете, что меня удивляет… — приступил я. — Вот вы, я вижу, считаете это дело законченным. Раскрытым то есть. А выстрелов-то все-таки было два. Икса-то мы так и не обнаружили. Что нам про него известно? Что он — один из этой гнусной компании? И все? Ни имени, ни лица. Никто не пойман, никто не наказан. Ничего не знаем и теперь уж, наверное, никогда не узнаем.
— Боюсь, что так… — печально покивал Мышкин.
— Ага, значит вы согласны! — прицепился я. — Тогда растолкуйте мне вот что. Мы с вами выяснили, кто такой игрек и кто убил Ольгу. Ну и что? Я хочу сказать — что от этого изменилось для службы безопасности? Все как было, так и осталось. Чего же они в таком случае опасались? К чему были все эти страсти-мордасти — запреты вашего начальства, рассказы Андрея про завещание, попытки меня «нейтрализовать»? Зачем?
Почему-то мне казалось, что я поставлю его в тупик. Однако ничуть не бывало.
— А вот тут вы не совсем правы, Володя, — спокойно проговорил он. — Я кое-что предпринял. Готов спорить, что про этих… про асфомантов мы больше никогда не услышим. Они засвечены, понимаете? За-све-че-ны. Эту карту уже не разыграешь. Проиграна. Можно, конечно, заняться ликвидацией посвященных… Но это уж больно… непросто… Мало ли кому мы успели обо всем рассказать! Впрочем, я уже отнес материал в одну газету, проверенному человеку… э-э… на всякий случай.
Я взглянул на него не без восхищения. На вид такой неприспособленный, не от мира сего, а надо же — как сориентировался!
— Не говоря уж о том, что вся схема всплывет на суде, хоть это и долгая история… Так что с этими не вышло… — продолжал Мышкин. — Может, конечно, вскоре кто-нибудь другой появится. Такое возможно. Но это уж будет другая история. Тут уж ничего не поделаешь… И потом… Идею-то они теперь, конечно, усвоили, но где взять второго такого организатора?.. Не так просто…
Мы помолчали.
— Как вы думаете… — начал я, отхлебнув кофе. — Почему Сонька… почему она говорила о двойном предательстве?
— Потому что один раз она предала — вольно или невольно — вашего отца, сообщив асфомантам разгадку анаграммы, а второй раз предала асфомантов, сообщив об их планах вашему отцу и, надо думать, понимая, к чему это поведет. Не смотрите на меня так удивленно, Володя. Что до меня — то я
