— Возьму, — пообещал Виктор. — Только сначала мы допьем коньяк и съедем вниз по лестнице.
— По какой лестнице? — осторожно спросил я.
— А там, за Дворцом, — пояснил Виктор. — Длинная такая. Я рекламу по телеку видел. Джип какой-то по лестнице съезжал. Долго так.
— Во клево! — обрадовалась белобрысая.
— Это был не «Лэнд Ровер», — возразил я. — Совсем другая машина.
Я не видел рекламу, зато видел эту лестницу. Мы однажды поднимались по ней с Плохишом на историческую стрелку с участием Бабая и Ильича. Лестница была крутой, насчитывала несколько пролетов и чертову уйму ступеней. Спуститься по ней на машине было совершенно нереально.
— Да не важно, что там была за тачка! — отмахнулся Виктор. — Все равно в рекламных роликах одно вранье. А мы вот возьмем, да и спустимся, по правде.
— Ты вообще такой прикольный, — похвалила белобрысая Виктора. — Я от тебя торчу!
Виктор хмыкнул, поправил зеркало заднего вида и поймал в нем ее отражение.
— Скучно тебе жить?
— Конечно, скучно. Денег-то нет!
— А ты думаешь, с деньгами весело? — спросил он.
— А то! Вы вон по полной программе развлекаетесь с утра до вечера! Возьми моего пацана на работу, а?
Виктор повернулся ко мне. В неверном свете я поразился мертвенной бледности его лица.
— Меня тошнит от планктона, — негромко пожаловался он. — Ты знаешь, почему киты пускают фонтаны? Они обожрутся планктоном и плюются.
— Это не от планктона, — встряла белобрысая. — Это ты в ночном клубе бутерброд с рыбой съел. Я тебе говорила, что она тухлая. А ты не слушал.
— Ты заметил, как их сегодня трясло? — продолжал Виктор, не обращая на нее внимания. — Наших боевых товарищей?
— Скажи «спасибо», что вообще пришли, — пожал я плечами. — Могли бы прямиком побежать к Лихачеву.
— Они бы и побежали, — заверил меня Виктор. — Если бы не боялись, что мы им потом головы поотрываем!
— Вы о ком, мальчишки? — полюбопытствовала белобрысая. — Об охране, что ли?
— Мы, кстати, потом и поотрываем! — пригрозил Виктор. — Никого не забудем.
— Мне кажется, что они пока и полицейским не вполне доверяют, — заметил я. — Это нам сейчас на руку. Они боятся, что те сначала выудят у них признание, а потом бросят в суде.
— А так и будет! — уверенно заявил Виктор. — Помяни мое слово! У меня, кстати, в этой связи одна мыслишка есть, — он заговорил еще тише. — А что если взять да и заплатить денег, чтобы их загрузили до отказа?
— Кому заплатить? Бандитам? — спросил я, тоже переходя на шепот.
— Зачем бандитам? Ментам! Ты сам подумай, — он придвинулся ко мне и задышал прямо в ухо. — Мы сейчас начнем договариваться с Лихачевым. Кого-то же все равно надо кинуть ему на растерзание. Ведь просто так он не отвяжется, слишком большой шум поднял. А здесь уже имеются готовые кадры, Сырцов да Кабанкова. Чистосердечное признание они накропали. Сырцов идет паровозом, Кабанкова вторым номером. Можно и Пахомыча туда же до кучи. Лихачев вешает все на них, вопросы с прокуратурой и судом мы берем на себя. В результате все участники довольны. Правосудие торжествует, мы остаемся в стороне, Кабанкова с Сырцовым и Пахомычем топают на зону. Ну, как тебе план?
— Заманчиво, но рискованно, — покачал я головой. — В суде они примутся нас топить, ситуация может выйти из-под контроля. Слишком опасно. Лучше не доводить до суда.
Виктор глубоко и прерывисто вздохнул.
— Да я и сам понимаю, — разочарованно пробормотал он. — Но уж больно зло меня берет. Ты только вникни: эти мрази нас закладывают, стучат на нас, на дно тянут, а мы должны их спасать. Да еще и деньги за них давать!
— Ты лучше мне дай! — не утерпела белобрысая. Несправедливое расходование чужих средств ее задевало.
— Заткнись! — цыкнул на нее Виктор, и она обиженно замолчала.
— И ведь никто из них не считает себя нам обязанным! Пришли они к нам бессребрениками, за два-три года оперились, наворовали у нас да еще кредитов льготных в нашем банке нахватали, а теперь выходит, что все их благосостояние образовалось не потому, что мы им дали, а потому, что они заслужили. Не мы добрые, а они умные. Как тебе, а?
Он мрачно сплюнул на пол.
— Забудь, — посоветовал я. — Не трави себя.
Но Виктор не собирался забывать. Он собирался травить себя.
— Дождусь на своей улице праздника, — угрюмо твердил он. — Всех вспомню! Никаких денег не пожалею!
— Вить, я в туалет хочу! — вдруг вновь напомнила о себе малолетка.
— Потерпи, — посоветовал он.
— Я не могу! Знаешь, сколько я сегодня пива выпила?!
— Это никому не интересно, — поморщился он. — Сейчас мы будем по лестнице съезжать.
— А давай я сначала в кустики сбегаю, а потом спустимся, — упрашивала она. — В натуре, ужас, как надо!
Она дернула дверь, но та была заблокирована. Она взвыла.
— Ты же не дворняжка, в кустики бегать, — попытался урезонить ее Виктор, но, спохватившись, махнул рукой. — Хотя, кто ты тогда, если не дворняжка!
— Может быть, правда, домой поедем? — поддержал я ее.
— Я не хочу домой, — отрезал Виктор.
— А что ты хочешь? — спросил я.
Несколько секунд он не отвечал, вслушиваясь в себя.
— Я хочу сдохнуть! — внезапно проговорил он.
— Что? — растерялся я.
— Охота сдохнуть! — повторил он, тихо и с ожесточением. — Противно жить. Как-то, на хрен, стыдно и противно.
Он сидел, плотно сжав губы и глядя перед собой пустыми, потухшими глазами.
— Выпусти меня, а? — скулила сзади белобрысая высоким голосом. — Я по-быстрому. Только вели своим пацанам, чтобы они отвернулись. А то я прям здесь обделаюсь!
Виктор встряхнулся, приходя в себя, и положил руки на руль.
— Ладно, — вяло уступил он. — Если все против меня, то поедем домой. Будем функционировать как планктон: дружно совокупляться, а потом дрыхнуть. Только ты, Андрюха, сегодня у меня останешься! Я тебе, так и быть, сивую уступлю, если она, конечно, до дома дотерпит. Да не ори, дура, тут две минуты езды.
«Лэнд Ровер», по счастью, еще мог двигаться. Часть охраны Виктора осталась на месте, другая последовала за нами на моем джипе. Замыкала колонну «шестерка» с полицейскими.
6Едва мы вошли в подъезд, белобрысая кинулась к лифту и принялась жать кнопку, подпрыгивая и приседая от нетерпения.
— Ой, скоро, что ли?! — восклицала она. — Ну, где он, падла, застрял?
— Зря время теряешь, — усмехнулся Виктор без всякого сочувствия к девушке. — Здесь лифт с одиннадцати часов отключают. Пешком пойдем. На десятый этаж.
— Мама! — охнула она. — Я не дотерплю.
Она метнулась на лестничную площадку за шахту лифта, на ходу задирая пальто и юбку.
— Вы лучше идите, а я вас потом догоню, — командовала она, уже садясь. — Юль, ты меня здесь подожди. Покарауль рядом на всякий случай.
Мы с Виктором отвернулись.
— А мы с ними спим! — буркнул Виктор и, раскачиваясь, двинулся вверх по лестнице.
— Нас никто не заставляет, — заметил я, поднимаясь следом.
— А с кем еще спать? — ворчливо возразил он. — С охраной, что ли?
Охрана, между тем, не обнаруживая по отношению к нам никаких сексуальных притязаний, скромно шла впереди и позади нас. Света в подъезде не было, и хохол-начальник освещал нам дорогу фонариком. Луч падал то на грязные, выщербленные ступеньки с валявшимися на них окурками, то на крашенные в темно-зеленый цвет стены, сплошь исписанные нецензурными словами.
— Я иногда с лифтером пью, — рассказывал Виктор, тяжело шагая и временами хватаясь за железные перила, в которых не хватало прутьев, а деревянные поручни и вовсе были оторваны. — С ним одна беда: больше литра не выдерживает, выстегивается. И вот он каждый раз от лучших чувств мне говорит: «Вить, ты, когда поздно возвращаешься, пешком не ходи, а то упадешь ненароком. Ты лучше позови меня, я тебе лифт включу как лучшему другу — катайся, сколько влезет». А сам живет на одиннадцатом этаже, у него там служебная хата. А я на десятом. Телефона у него нет. Представь, я сначала поднимусь на одиннадцатый, разбужу его, потом он вызовет лифт, и мы спустимся на лифте ко мне: с одиннадцатого на десятый. И главное — обижается на меня за то, что я таким блатом не пользуюсь.
— Я тоже считаю, что зря не пользуешься. Сразу стало бы видно, кто в доме начальник.
— А это и так видно, — пожал плечами Виктор. — В этом доме, кроме меня, одни только обиженные и живут. Он же раньше элитным считался, здесь партийные начальники обитали, директора всякие, ну и кое-кто из интеллигенции. Ректор университета, потом еще академик какой-то, начальник управления культуры — короче, самая гнилая публика, базарная. Я квартиру тут сдуру купил в начале перестройки. Хотелось мне с окраины в престижное местечко перебраться. Знаешь, как они на меня косились? Не здоровались, когда встречались, честное слово. Ну, как же! Я — мясник, отброс общества, а они — сливки. Ну, а времена поменялись: кого-то из них с работы поперли, кто-то на пенсию ушел, и выяснилось, что никому эти выдающиеся деятели науки и культуры на фиг не нужны. И глядь, теперь уже они — отбросы общества. А сливки-то — я! Вот этот шок они никак пережить не могут. Бесятся от зависти, всякие пакости подстраивают. То в милицию на меня донос напишут, что я тут притон устроил, то мусор к моей двери подбросят. Летом кондиционер включу, сразу в потолок стучат. Он им мешает! А чем мешает? А вот мешает, и все тут! А недавно приперлись ко мне целой делегацией: дай денег на ремонт в подъезде! И знаешь, так требовательно, как будто я им должен.
