Значит, теперь я уже не один: есть человек, который меня любит и которого я люблю. Ты женат?
– Нет.
– Тем хуже, тем хуже! Мне хотелось бы, чтобы ты был женат на какой-нибудь доброй, преданной женщине, чтобы у тебя было много славных красивых ребят. Как бы я открыл вам мое сердце! Твоя семья была бы моей. Это было бы так хорошо, так приятно! Семья… Жить одному, без подруги, которая делила бы вместе с тобою и радость и горе, неудачи и успех, – разве это жизнь? Только я думал об одном себе – как это скучно! Но что же это я говорю? А ты-то на что? Луи!.. У меня зато есть брат, с которым я могу поболтать по душам, как с самим собой!
– Да, Гастон, у тебя есть друг.
– Ты не женат? Ну, что ж такое? Мы вместе поведем хозяйство. Мы останемся оба старыми холостяками, счастливыми, как боги, и будем жить, как мальчишки. Будем веселиться, делать глупости. Знаешь? Ты меня омолодил! Мне кажется, что мне еще только двадцать лет! А как я жестоко боролся, страдал, как страшно я постарел, изменился!
– Ты! – перебил его Луи. – Ты менее постарел, чем я!
– Спасибо за комплимент.
– Нет, клянусь тебе.
– А ты меня узнал?
– Совершенно. Ты все тот же…
– Но как ты меня нашел? – спросил Гастон. – Какая добрая фея довела тебя до моего дома?
Этот вопрос Луи предвидел. За восемнадцать часов пути в вагоне он уже обдумал на него ответ.
– Я должен благодарить за нашу встречу Провидение, – отвечал он. – Три дня тому назад я встретил по дороге одного молодого человека, который возвращался из минеральных вод и сообщил мне, что ходят слухи, будто на Пиренеях поселился какой-то маркиз Кламеран. Вообрази себе мое удивление! Мне даже показалось, что это самозванец. Тотчас же я бросился на вокзал, взял билет и вот сейчас у тебя.
– И ты не подумал обо мне?
– Ах, дорогой брат, ведь уже двадцать три года, как я считал тебя на том свете!
– Мертвецом… Меня! Да разве же Валентина Вербери не передала вам, что я жив? Она поклялась мне, что повидается с моим отцом!
– Увы! – отвечал Луи. – Она нам ровно ничего не передавала.
Вспышка гнева засветилась вдруг у Гастона в глазах. Быть может, ему пришла на ум мысль о том, что Валентине было приятно отделаться от него.
– Ничего? – воскликнул он. – Она ничего вам не передавала? Да ведь это же варварство! Заставить оплакивать мою смерть, старика отца умирать с горя! Вот что значит иметь трусость перед светом: она пожертвовала мною для своей репутации…
– Но ты-то сам, – перебил его Луи, – почему ты не писал?
– Я писал вам по мере возможности через некоего Лафуркада, но он сообщил мне, что отец умер, а ты куда-то эмигрировал. Но я все болтаю, болтаю, а не спрошу тебя: быть может, ты не обедал?
– Признаюсь, нет…
– И не скажешь!.. Я, впрочем, тоже еще не обедал! В первый же день и я морю тебя голодом! А какое у меня вино!
И он позвонил. В один момент весь дом был уже на ногах, и через каких-нибудь полчаса оба брата сидели за столом. Но и здесь разговор их казался бесконечным. Гастон хотел знать все.
– Ну а что наш Кламеран? – спросил он.
– Я его продал, – нерешительно отвечал Луи, не зная, говорить ли ему правду или нет.
– Даже и замок?
– Да.
– Я тебя вполне понимаю, но я бы на твоем месте… Ведь там жили наши предки, там умер наш отец!.. Впрочем, я и сам не вернулся бы туда. Я боюсь вновь пережить мучения при виде замка Кламеран, парка Вербери… Ведь только там я и был счастлив!
Физиономия Луи прояснилась. Это сообщение брата, что он не вернулся бы в Кламеран, избавило его от беспокойства.
Они пробеседовали до двух часов ночи, а на следующий день под каким-то предлогом Луи побежал на телеграф и дал следующую телеграмму Раулю:
«Все идет отлично. Добрые надежды».
А затем, улучив удобный момент, когда они сидели за завтраком, Луи сказал:
– А знаешь, дорогой Гастон, мы все говорим о пустяках, а до главного-то еще не договорились. Ведь, думая что тебя нет уже в живых, я наследовал отцу.
Гастон весело засмеялся.
– И это ты называешь главным? – спросил он. – Все, что ты получил, – твое. Ты имеешь на это право в силу давностного владения. Во всяком случае, я желал бы, чтобы ты не оставлял без своего внимания и мою… то есть нашу собственность.
Но если эта щедрость – комедия? Недоверчивость Луи уже заговорила в нем, и он стал раскаиваться, что послал накануне такую многообещающую телеграмму.
Сбоку, на краю красивой поляны, находился завод в полном действии. Гастон стал рассказывать Луи свои планы, как он рассчитывает превращать леса в каменный уголь и извлекать доходы из эксплуатации тех лесных богатств, которые до сих пор считались недоступными.
Луи поддакивал. Он восхищался всему этому в душе, но отвечал только односложными словами:
– Да! Конечно! Это хорошо!..
Новая боль, которую ему причинил своим рассказом Гастон, стала его мучить. Это благополучие, которое так бросалось в глаза, приводило его в отчаяние. Всеми своими ядовитыми колючками ревность вцепилась в его завистливую душу. Он видел, что Гастон богат, счастлив, почтенен, получил уплату за свой риск и труд, тогда как он… И никогда еще он не чувствовал так жестоко всего ужаса того положения, которое было делом его же собственных рук.
– Оставайся-ка здесь, под этим чудным небом Беарна, – обратился к нему Гастон. – Разве можно сравнить скупую на природу и раздолье парижскую жизнь с тем довольством и обилием, которые ожидают тебя здесь? Ты холост, значит, ты свободен. Оставайся, мы отлично заживем вместе! Скучать будет некогда, дело всегда найдется, ведь у нас – завод. Вдвоем, при капитале, да ведь мы натворим чудес! Ну, как ты находишь мой план?
Луи молчал. С каким наслаждением он принял бы это предложение год тому назад! А теперь он не мог принять его, и это приводило его в бешенство. Нет, он несвободен! Он не может бросить Париж. Там, в этом городе, у него остался сообщник, который его погубит, если он его покинет, и донос которого может довести его до эшафота…
Он мог бы скрыться, если бы был один, но он не один, у него есть соучастник.
– Ты не отвечаешь, – настаивал Гастон, удивленный его молчанием. – Значит, у тебя есть для этого препятствие?
– Да.
