Произнося данный монолог, круглолицый крепко сжимал рукоятку пистолета. Взгляд оставался пристальным, цепким, хотя на лбу заблестели бусинки пота. Такое ощущение, что человек изрядно потяжелел за пять минут. Он долго смотрел на вожделенный ящик, потом глубоко вздохнул и сделал нетерпеливый жест:
– Отойдите – вон туда. Чтобы я вас видел.
Он приблизился к ящику и вдруг задумался. Чело человека исказила поперечная морщина. Во взгляде появилась нерешительность. Гримаса, словно он почувствовал резкую боль. Но не стал останавливаться. Шумно выдохнул. Посмурневший, бледный, постаревший на десять лет, опустился на корточки перед тем, что так долго искал. Закрыл глаза, но, прежде чем Максим успел среагировать, очнулся, вскинул ствол:
– Ни с места…
Отбросил крышку, протянул руку, разворошив гнилую солому. Что-то блеснуло, отразив солнечного зайчика. «Лучше бы ему этого не делать», – подумал Максим. Человеку окончательно стало плохо. Он усиленно дышал, глаза блуждали. Потом он начал разминать грудную клетку – там, где сердце. Легче, видимо, не становилось. Дыхание делалось хриплым, неустойчивым. Он поднял глаза, надеясь отыскать кого-то из присутствующих, но вряд ли мог кого-то увидеть. Он терял контроль над собой. Разжалась рука – выпал пистолет. Он повалился на бок, задергался, как эпилептик, пена хлынула изо рта, закатились глаза…
Закончилось быстро – не успели ничего понять. Чеснокова продолжала изображать набитую дуру, Генка сообразил, что можно больше ее не прикрывать. Алла недоверчиво качала головой – туда-сюда, как китайский болванчик. Оцепенение, недолго продержавшись, слетело.
– К черту кладоискательство… – прошептал Максим. Осторожно подошел к ящику и опустил крышку на место. Быстро отпрыгнул – от греха подальше. Человек по имени Александр Витальевич был мертв. Пена вытекала из уголков рта, но глаза уже перестали блуждать, остановились.
– Ерундистика какая-то, – фыркнул Генка. – Ты чего струхнул, Максим?
– Не трогай, Максимушка, не надо… – жалобно попросила Алла. – Он не просто так умер… И мы умрем, если полезем в эту штуку… Ты же грамотный человек, ты все понимаешь… Жили мы без этой проклятой коллекции – проживем и дальше…
– Ну уж хренушки, – выбралась из ступора Чеснокова. – Вы совсем-то с ума не сходите. Может, еще про проклятие колдуна вспомните? Про духов земли, сторожащих сокровища? Этот подонок умер от сердечного приступа – ясно, как божий день. Переволновался – мечта как-никак сбылась. Все объяснимо, он же не мальчик уже.
– Мотор перегрелся, – согласился Генка. – Максим, открывай коробку, не бойся.
– И не подумаю, – замотал головой Максим. – Мы точно не знаем, что с ним произошло…
– Зато мы знаем! – раздался со стороны леса похабно-развеселый голос, и вновь спина стала покрываться коркой льда…
Подобное уже было в этой бесконечной истории – люди, чахнущие над златом, крестьяне-мародеры, посягающие на чужое… Он мог бы вспомнить, но не сейчас – в данный момент он вообще ничего не смог бы вспомнить. Из леса выходили трое – небритые, грязноволосые, одетые в домотканую деревенскую одежду. С охотничьими ружьями наперевес. Двоих артистов из этой тройки не нужно было представлять – волостной писарь Сидорчук и рыжий ухмыляющийся детина по имени, дай бог памяти, Борька. Третий – незнакомец: угрюмый, осторожный, лапа с внешней стороны запястья украшена татуировкой…
– Добывчивые вы, ребята, – оскалился оторвавшийся от коллектива Сидорчук. – Но и мы, по божьему присмотру, не такие уж пропащие на мозги. Кого ж вы околпачить-то удумали, кладоискатели хреновы? Историю родного края они, блин, изучают…
Максим заскрипел зубами. Идиотизм цветет и пахнет. Нет, чтобы сразу броситься к пистолету, Генке сунуть помповик – для пущей солидности… Хотя тоже вопрос – увидев перед собой вооруженных людей, крестьяне сразу бы стали палить. Уродует людей жажда обогащения.
– Да нам плевать, что вы такие ловкие, – сплюнул Максим. – Забирайте ящик, нам не жалко.
– Э, не-ет, – погрозил пальчиком писарь. – Вы сами нам это дело доставите. Здесь в лесу, недалече, лошадка поджидает – вот на нее в седельные сумки всю эту благодать и перегрузите, а там уж посмотрим, что с вами дальше делать.
– Правильно мыслишь, – хохотнул рыжий оболтус, – лично я хрен возьмусь за эту штуку. Вот пусть пацаны и таскают, а девчат мы того… совокуплять будем… гы-гы…
Они успели переглянуться с Генкой. Бледный шанс, но не пропадать же за бесплатно? И снова круговерть в голове, он смутно помнил последовательность событий. Работали инстинкты. Он рухнул на бок, перекатился, схватив подвернувшийся камень, швырнул в волостного писаря. И видел, как тот распахнул рот и выпучил зенки на летящую в лоб каменюку.
– Ух, е… – рядом что-то свистнуло – и Генка не стал рассусоливать. Воцарился бардак. Татуированный хлобыстнул затвором, но старую «берданку» заклинило. Рыжий испуганно присел – булыжник чуть не с ревом промчался над головой. Сидорчук потерял равновесие, оступился.
– Девчата, в овраг – и в лес! – завопил Максим.
Он не смотрел – лишь уловил краем глаза – Аллу с Чесноковой словно ветром сдуло. Прыжок – ах, как хотелось завладеть пистолетом мертвеца, – но тут рыжий шандарахнул наобум, за ним и писарь проснулся. Максима завертело, не успел опомниться, как оказался в другой стороне от мертвеца и пистолета. Докатился до канавы, но не стал в ней лежать (нормальная могила), скакнул в высокую траву – и кубарем, с гудящей головой, расцарапанный во всех местах, ввалился в тайгу…
Неизвестно, как с природной смекалкой, но с боевой подготовкой у крестьян было худо. И стрелки они были посредственные. Матюги неслись в спину, хлопали «берданки», но, присев за спасительную осинку, он уже понимал: уйти удалось всем. Девчата бежали первыми – уже исчезли. Генка корячился в кустах где-то справа, матерно крыл свое пристрастие к острым сюжетам.
– Беги за мной! – крикнул Максим и пальцем нарисовал дугу: – К храму…
Двое на «Иртыше» – пособники чернявого Ройда, – если они действительно остались у храма (а почему бы нет?), их не могли не заметить кладолюбивые крестьяне. Кончак и люди Ройда пасли студентов, банда Сидорчука пасла и тех и других – резонно допустить, что двое на «Иртыше» нейтрализованы крестьянами. Как-то запутанно все выходило… А последняя ли это партия, участвующая в игре?
Девчат они действительно потеряли. По компасу в голове брели через лес, вязли в буреломе, сдирали с себя налипшую паутину. Краткий отдых, когда у Генки заплелись ноги, и он упал, не сумев их расплести. Лежал и философствовал на тему, какое это счастье – делать то, что хочешь. А еще большее счастье – хотеть то, что делаешь. У храма на заброшенной дороге они нашли бесхозный «Иртыш» с двумя связанными парнями, которые корчили рожи и дружно мычали через кляпы. Вязали их крестьяне на совесть, поэтому отвлекаться не стали. Обшарили машину – никакого оружия. Плохо… Быстрый вояж вокруг храма – ни девчонок, ни писаря с архаровцами – ну, это и понятно, не бросят разбойнички свалившееся на голову «счастье», поволокут в лес, где припрятали лошадку, а уж потом станут выдвигаться…
– Знатно влетели, – бормотал Генка, вычесывая из затылка сухие листья. – Как ты думаешь, Максим, с нашими бабами все в порядке? Хоть убей, не могу додуматься, где их искать…
– Наши бабы не такие дуры, какими прикидываются, – утешал он приятеля, а заодно и себя. – Притаись, мы с ними еще встретимся, не волнуйся… Отличное место для засады, Генка. Эта дорога – единственная щель в тайге, откуда эта нечисть может вылезти. Давай-ка подождем…
«Нечисть» полезла буквально через десять минут. У сельчан действительно имелась крепкая коняга с притороченными к бокам сумками. Рыжий детина стегал животное – лошадь хрипела, продираясь по заросшей дороге. Все лицо у парня было в крови, бесновато сверкали глаза. Держась за круп, ковылял волостной писарь с разбитым носом. Третьего где-то потеряли. «Не продолжается ли кровавая жатва?» – насторожился Максим. Но все оказалось проще. Возможность уникальная и, видимо, последняя: Максим выкатился из-под куста, влетев рыжему под ноги. Парень завопил, выпустил поводья. Олух тот еще – испугался до смерти, даже не пытался оказывать сопротивление: он свалил его одним ударом, свернув нос, а потом бил самозабвенно, пока у нетопыря глаза не закатились. Метнулся на помощь Генке, который таскал за волосы писаря, а тот лупил его локтем под дых. Схватил Сидорчука за шиворот, поволок к ближайшей осине, где и влепил его лобешником в невозмутимый ствол… А потом случилось совсем невероятное. Дрогнули кусты, лязгнул металл – он запоздало сообразил, что вот и третий догнал… метнулся куда-то, не разбирая дороги. Грохнул выстрел, тряхнув шапку кустарника. Генки на виду уже не было, и то слава богу. Максим подпрыгнул… и застыл, увидев перед собой оскаленную харю. Зелень на лице густыми пятнами, кадык гуляет, как коленвал, но приклад уперт в плечо, ствол нацелен куда надо и вот-вот изрыгнет порцию свинца… Он застыл, как кролик, примеченный удавом. И наблюдал с благоговейным изумлением, как за спиной проходимца на кочке вырастает женская фигура – Алла Микош! Вся зеленая, чумазая, как кикимора, волосы сосульками, а в руках что-то ржавое, совсем не приспособленное для слабых женских рук. Пыталась наставить на негодяя, но руки тряслись. Он проморгался – револьвер! Самый настоящий «наган» времен Гражданской войны!
