Среди девяти убитых, приписываемых Анджело и Пудджу, были два человека, которых звали Тони Ривизи и Фредди Мейерс. Когда-то они были штатными убийцами у Джека Веллса, а после его смерти перебрались в Буффало. В течение года они заправляли делами в сельских районах штата Нью-Йорк и занимали позиции где-то в середине тридцатки. Сплетни, ходившие в криминальном мире, связывали их имена с покушением, во время которого погибла Изабелла. «Анджело никогда не говорил, действительно ли они организовали ту засаду или нет, а я никогда не спрашивал, — сказал мне Пуддж. — Но он дал понять, что эти двое принадлежат ему. И он убил их так, что можно было не сомневаться: для него это было важно. Обоих нашли на скотобойне в центре города подвешенными на крюках, воткнутых в шеи сзади, тела были выпотрошены, как коровьи туши, а глаза вырваны. Вот эта, последняя, деталь относится к итальянским суевериям: дескать, без глаз они никогда не смогут найти путь к миру за гробом. И если они входили в ту команду, которая убила Изабеллу, то они более чем заслужили эти мучения».
Итак, я сидел в баре и ел все, что ставили передо мной, глядя, как «Янки» проигрывали седьмой матч Мировой серии, можно сказать, одному Бобу Джибсону. Потом я отодвинул стул и собрал книги, намереваясь вернуться к реальности моего мира. Посмотрев на часы над стойкой, я увидел, что уже прошло десять минут после того часа, когда Вебстеры любили садиться за обед. Вряд ли что-нибудь было для них важнее, чем соблюдение распорядка дня. Их жизнь была столь же точна, как и движение солнца по небосклону, к каждой из трех своих ежедневных трапез они приступали точно по расписанию и никогда его не нарушали. Я прожил с ними три недели, и впервые за это время им пришлось сесть за стол без меня.
Коренастый немолодой человек с толстенными предплечьями и мягкой улыбкой подошел к столу, держа в руке блюдо с черничным пирогом.
— Ты же не собираешься уйти, не дождавшись десерта, верно? — Он поставил пирог посреди стола и показал Два пальца мужчине, сидевшему спиной к бару. — Сейчас Томми принесет нам вилки, — сказал он. — Ты должен хотя бы попробовать. Свежий пирог, свежее не бывает — прямо из духовки.
— Я опоздаю на обед, — пробормотал я, глядя вниз на стоявшие на столе пустые тарелку и бульонную чашку.
— Сдается мне, что ты уже пообедал, — ответил мужчина. Он ловко подвинул себе стул ногой и сел. — И кроме того, раз уж ты опоздал, то лучше будет отодвинуть все неприятности еще дальше. Знаешь, что я тебе скажу? Я сейчас распоряжусь насчет кофе, чтобы легче было справиться с пирогом. Вряд ли кто-то предложит тебе что-нибудь получше. По крайней мере, сегодня.
Я улыбнулся ему в ответ, снова придвинул стул к столу и тоже сел. Томми принес со стойки две вилки и вручил их моему новому знакомому.
— Тарелки подать? — спросил он.
— Нет, — сказал коренастый, энергично мотнув головой. — Мы и так управимся.
Одну из двух вилок он протянул мне и задумчиво посмотрел на пирог.
— Пора браться за работу. Только чур не стесняться.
Он разрезал пирог вилкой, отделил большой кусок и целиком запихнул его в рот. Потом посмотрел на меня, жестом предложил сделать то же самое и одобрительно кивнул, увидев, что я попытался повторить его движения. Возвратился Томми, на сей раз с маленьким подносом, на котором стоял дымящийся кофейник и две чашки. Поднос он поставил рядом с пирогом и вернулся на свое место около стойки. Мой сотрапезник взял кофейник за черную ручку, наполнил чашки пододвинул одну ко мне.
— Молоко и сахар на стойке, — сказал он, откинувшись на спинку стула. — Накладывай и наливай себе сам.
— Я никогда раньше не пил кофе, — признался я. — Не знаю, что туда нужно класть.
— Раз такое дело, то привыкай пить черный, — сказал он. — Чем меньше у тебя будет потребностей, тем легче будет жить.
Я прихлебывал кофе, чувствуя, как от горького напитка дубеет язык и обжигает горло, и смотрел, как он выпил свой кофе тремя торопливыми большими глотками.
— Ну и как тебя зовут? — спросил он, отставив пустую чашку в сторону.
— Меня зовут Гейб, — ответил я, держа чашку перед собой.
— Пуддж, — представился мужчина, протянув мне через стол толстую ручищу. — Пуддж Николз.
Я пожал его руку — мои пальцы полностью скрылись в огромной ладони. Он был одет в темно-серые брюки и черный пуловер, в вырезе которого виднелась чистая белая футболка. Его густые волосы были белы, как ванильное мороженое, а прямо под левым глазом виднелся полукруглый шрам. Он не носил никаких драгоценностей, кроме цепочки, прицепленной к петле ремня и скрывавшейся в часовом кармашке. Когда мы впервые встретились, Пудджу был шестьдесят один год, но его торс сохранил подвижную мощь боксера-средневеса, и мускулы все еще играли под обтягивающими свитерами при малейшем движении.
— А вы что, хозяин? — Я насадил на вилку второй кусок пирога и окинул взглядом опрятное помещение.
— Один из хозяев. — Он с силой уперся спиной в спинку стула и положил ладони с расставленными пальцами на стол. — А второй хозяин — тот высокий тихий парень, который предложил тебе посмотреть бейсбол.
— Он не сказал мне своего имени.
— Если бы он решил, что тебе нужно его знать, то обязательно представился бы, — сказал Пуддж.
— Мне нужно идти, — сказал я и отодвинул стул. — Уже темнеет, и люди, у которых я живу, решат, что со мной что-нибудь случилось.
— Может, послать кого-нибудь проводить тебя? — Пуддж тоже поднялся и теперь стоял рядом со мной, опустив руки. — Ну, скажем, чтобы подтвердить твой рассказ, если события вдруг начнут выходить из-под контроля?
— Нет, спасибо, — покачал я головой. — Они не будут беспокоиться настолько, чтобы задавать мне много вопросов.
— А тебя это задевает? — спросил Пуддж, провожая меня к входной двери бара.
Я подошел к двери и открыл ее, позволив холодному воздуху осеннего вечера ворваться и взбаламутить затхлую атмосферу бара. Но заданный им вопрос заставил меня задуматься. Я задержался в дверях, обернулся, взглянул ему в лицо и тут сообразил, что ответить.
— Пока еще нет, — сказал я.
Пуддж кивнул мне и отвернулся, дверь медленно закрылась за ним. Я несколько минут стоял около бара с закрытыми глазами и улыбкой на губах, смакуя последние секунды этого эпизода. Уже тогда я понял, что никогда не забуду этот день. Потом я поднял воротник куртки и, понурив голову, поплелся туда, где жил и где, как я хорошо знал, не было для меня настоящего места.
За следующие несколько недель у меня вошло в привычку каждый день проходить мимо бара по дороге из школы домой. Я стоял на противоположной стороне и, изо всех сил стараясь остаться незамеченным, наблюдал за спокойными приливами и отливами жизни бара. В тот незабываемый день я крепко попался на крючок. В юном воображении, сформированном жизнью, проведенной большей частью в изоляции, этот день обрел куда большую важность, чем это было бы у любого другого мальчика — с нормальной биографией. Впервые взрослые разговаривали со мной как с равным. Я не тайком пробрался в это место, не непрошеным пришельцем, который заслуживает лишь оскорбительного изгнания, напротив, со мной обращались так, что я почувствовал себя званым и даже долгожданным гостем. Такое отношение — редкий подарок для сироты, живущего у приемных родителей.
Все минувшие годы я был для всех чужаком, обреченным видеть жизнь других людей лишь урывками и издали. Скажем, через окно. Тогда я был слишком молод, чтобы понять, что гангстеры ведут в значительной степени сходную жизнь. Единственное различие — они сами предпочитают закрываться от внешнего мира и сами выбирают для себя среду обитания. И крайне редко позволяют непосвященным заглядывать в свой мир сквозь стекло. Однажды, в такой чудесный и такой краткий день, и мне было разрешено заглянуть туда.
Я стоял, прислонившись к фонарному столбу, больше часа, пока не начался дождь. Я посмотрел на темные облака и, кинув еще один, последний, взгляд на бар, повернулся и поплелся прочь. Я шел вдоль вереницы припаркованных автомобилей, повесив голову, боясь очередной тоскливой ночи, ожидавшей меня, очередного томительного вечера с тяжелыми вздохами, принужденными разговорами между мной и моими приемными родителями, постоянно глядящими в сторону. Когда дождь усилился так, что моя ветровка промокла насквозь, я отчетливо понял, что жить в этом новом семействе мне суждено недолго и устрашающим мыслям о приюте суждено вскоре воплотиться в жизнь. Я прошел мимо черного «Линкольн-Континенталя» с ярко светившимися красными стоп-сигналами, отражавшимися в витрине круглосуточной закусочной; дождевые струи барабанили по багажнику, а те, что падали возле заднего бампера, светились красным. Когда я поравнялся с водительской дверью, она распахнулась, преградив мне путь.
