Я остановился и, повернувшись, заглянул внутрь. Огоньки приборной панели освещали лицо высокого мужчины, сидевшего за рулем. Света было мало, но хватило, чтобы я узнал водителя. Это был тот самый человек, который пригласил меня тогда в бар, распорядился, чтобы меня накормили, и позволил смотреть бейсбол. А он глядел на меня, опустив одну ногу из открытой двери на край тротуара. Глаза у него были цвета ночи, руки лежали на баранке снизу; он внимательно смотрел, как дождевая вода текла по моему лицу и шее.
— Если ты намерен проводить много времени на улице, то было бы полезно завести зонтик, — сказал он.
— Я не сильно боюсь дождя, — ответил я. — Да и живу я недалеко.
Он убрал ногу в автомобиль.
— В таком случае нет смысла предлагать подвезти тебя.
Я кивнул.
— Вы не сказали мне, как вас зовут, — сказал я. — Тогда, когда позволили мне сидеть в вашем баре.
— А ты не спрашивал. — Он разговаривал со мною, но то и дело переводил взгляд на зеркало заднего вида, все время проверяя, что делается у него за спиной. — Спросил бы, а я бы сказал, что ты можешь называть меня Анджело.
— Если я еще немного постою здесь, то, наверно, утону. А в вашу машину заливается дождь, и она скоро вся промокнет. Думаю, вам это не шибко понравится.
— Это не мой автомобиль, — сказал он, совершенно не обращая внимания на воду, действительно попадавшую внутрь (и на него) сквозь распахнутую дверь. — Но прежде чем ты уйдешь, я хочу попросить тебя кое-что сделать для меня.
— Что? — Я наклонился к нему, чтобы лучше слышать его негромкий голос сквозь шум дождя.
— Скажи тем людям, у которых живешь, что в понедельник придешь домой очень поздно. И еще скажи им, что ты будешь со мной и чтобы они не волновались.
Он захлопнул дверь, и сразу же заработал мотор. Вспыхнули фары, автомобиль сорвался с места, разбрасывая воду из-под колес. Я видел, как машина сбросила скорость на углу, резко свернула направо и исчезла из вида. Я промок до нитки и дрожал от холода. Нужно было пройти еще по четырем тихим, плохо освещенным улицам до дома моих приемных родителей, и я больше не делал никаких попыток укрываться от дождя — все равно без толку. Я знал, что, когда доберусь до дома, свет будет погашен, а взрослые не выйдут из-за закрытой двери своей спальни, даже не скажут мне ни слова. На маленьком кухонном столике меня будет ждать холодная еда и, возможно, крошечное полотенце, брошенное на спинку стула. Я разденусь в передней и брошу там одежду мокрой кучей, чтобы не оставлять по всей квартире мокрого следа. Я запру за собой входную дверь, пробегу на цыпочках в мою комнату в глубине квартиры, заберусь в кровать и буду пытаться высохнуть и согреться под тонкой белой простыней и толстым стеганым одеялом.
И еще я знал, что этой ночью засну с улыбкой.
Большинство гангстеров живет недостаточно долго для того, чтобы уйти на покой или даже попасть тюрьму, а если им везет, то они не видят и оружия, из которого вылетает пуля, прерывающая их короткую жизнь. Но самые умные и самые жестокие из них частенько получают возможность наблюдать за закатом солнца своей жизни. Карло Сандули руководил своей нью-йоркской командой до самой смерти, которая случилась от болезни сердца, когда ему перевалило за восемьдесят пять. Он ни разу в жизни не воспользовался телефоном и не поддался современной моде распространять свой бизнес на открытые для широкой публики клубы, находившиеся под пристальным оком федеральных агентов. Джакомо Вандини отдавал распоряжения кивками и жестами, смерть врага обозначалась щелчком пальцев. Легенда чикагского преступного мира, Джерри Маккадро железной рукой управлял своей империей, пока не испустил дух на девятом десятке. «Для того чтобы дожить до старости, занимаясь рэкетом, требуется много всякой всячины, — говорил Анджело. — Нужно, чтобы повезло, и здоровье оказалось крепким, и, конечно, необходимы хорошие мозги. Нужно также позаботиться о том, чтобы все твои враги вовремя попали на кладбище. Чем старше ты становишься, тем ближе к смерти, и потому нужно использовать возраст в своих интересах. Ты делаешь его своей дополнительной силой. Большинство из нас с возрастом становится рисковее. Если мы не слишком опасались смерти в молодости, то чего ее бояться, когда ты уже стоишь обеими ногами в могиле».
Пуддж с возрастом сделался мягче. Он относился к тем достаточно немногочисленным гангстерам, которые никогда не женились и не искали семейного уюта. Он наслаждался своей жизнью, свободой и той властью, которой добился. Его репутация в криминальных кругах оставалась очень высокой, он считался настолько опасным человеком, что очень мало кто решался бросить ему вызов. Он все еще был всегда готов убивать и сохранял необходимые для этого физические кондиции, но обладал также и неотразимым обаянием. К тому времени он превратился в любимого дядюшку для тех, кому посчастливилось иметь с ним добрые отношения.
Ибо этот любимый дядюшка был также и безжалостным убийцей.
Анджело на протяжении многих лет все больше и больше сужал свой мир, ограничивая контакты лишь горсткой тех людей, которым он доверял. Теперь он властвовал во вселенной организованной преступности, которая постепенно изменялась. Это требовало постоянного противостояния молодежи. Именно ей не терпелось прибрать к рукам столь заманчивый и доходный бизнес на наркотиках. Анджело знал лишь один способ усмирения этого нетерпения. Они с Пудджем были Малышом Рутом и Лу Герихом[23] гангстерского мира: как и эти чемпионы, они не просто продолжали играть еще много лет после того, как большинство их ровесников сошло или умерло, но и оставались достаточно сильны, чтобы вести свою команду от победы к победе.
Горилла Муссон зажал голову Джонни Валентайна под мышкой и, притопывая своей ножищей по упругому мату, которым был выстлан ринг, все сильнее и сильнее стискивал соперника. Зрители набитого битком зала Мэдисон-Сквер-Гарден свистели и улюлюкали, недовольные его нерешительностью, а Муссон словно издевался над ними, пресекая все жалкие попытки Валентайна оттереть его в угол. Я сидел в первом ряду, прямо напротив середины большого ринга, а по сторонам от меня сидели Анджело и Пуддж. На коленях у меня лежал пакет с попкорном, а на полу возле правой ноги стоял картонный стакан с кока-колой.
— Вы думаете, что Муссон его одолеет? — спросил я, не отрывая взгляда от того, что происходило чуть выше наших мест.
— Если бы речь шла о настоящем бое, то не могло бы быть никаких сомнений, — ответил Пуддж, пожав плечами. — Но чтобы на этом ринге подняли руку Муссона… Такого просто не может случиться.
Я отвернулся от ринга, где Муссон с громким шлепком грохнулся на мат и перебросил Валентайна через себя. Тот приземлился на спину с еще более громким звуком и скривился от боли. Но я уставился на Пудджа.
— Что вы имеете в виду? — спросил я. — Вы хотите сказать, что состязание подстроено?
— Это рестлинг, малыш, — объяснил Пуддж. — Он просто не может быть не подстроенным. Борцы подробно договариваются обо всем еще до того, как начнут переодеваться. И в обмане участвуют все — от рефери до зрителей.
Я посмотрел вокруг, на девять тысяч мужчин, женщин и детей; большинство из них давно уже не сидели, а стояли и выкрикивали слова поддержки тому из борцов, за которого болели, шикали, если он делал не то, что представлялось им нужным, и снова повернулся к Пудджу.
— А как же они? — спросил я, указывая на толпу, собравшуюся вокруг ринга. — Они тоже это знают?
— Все знают, — подтвердил Пуддж. — А если и не знают, то должны узнать.
— И это не портит им развлечения? — продолжал допытываться я.
Пуддж помотал головой и продолжил урок жизни, который преподавал мне по той же методике начального гангстерского образования, которую много лет назад применял к ним Ангус Маккуин.
— Ну почему же? — спросил он. — Ведь все они поддерживают хороших парней, кричат «бу-у» плохим и возвращаются домой с чувством отлично проведенного времени.
Я вновь повернулся к рингу и увидел, что Джонни Валентайн швырнул Гориллу Муссона на канаты ограждения, поймал и обхватил своего значительно более крупного соперника, вдавив ему костяшки пальцев в позвоночник, что вынудило гиганта выгнуться от боли. Зрители разразились восторженными воплями: после применения Валентайном этого смертоносного для стороннего взгляда приема колени Муссона подогнулись, он осел на пол ринга, разбросав огромные ручищи. Рефери приподнял его руку, выпустил, и она безжизненно шлепнулась на ринг; вся сила разом ушла из нее, как воздух из проколотого воздушного шарика. Судья повторил свое действие — с тем же самым результатом. Если и на третий раз Муссон не сможет пошевелить рукой, это будет означать конец поединка.
