— Кто меня толкнул? — спросил я, вытирая кровь с руки о штаны.
Пухлый парнишка с овальным лицом и густыми рыжими волосами выплюнул зубочистку и не спеша сошел на одну ступеньку вниз.
— Вот он, стоит перед тобой, крыса приютская, — сказал он. Он стоял, чуть раздвинув ноги и опустив руки со сжатыми кулаками. — Я вижу, ты спешишь, вот и решил помочь тебе разогнаться.
Стоявшие за его спиной друзья расхохотались, а тощий чернявый паренек, похоже испанец, одобрительно и явно льстиво похлопал толстяка по плечу. Рыжего звали Майкл Каннера, я несколько раз видел его на игровой площадке во время перерыва на ленч и был с ним в одном классе на уроках религии, но мы ни разу не обменялись ни единым словом. Он был, судя по всему, предводителем этой шайки и часто привлекал к себе внимание братьев-учителей, которые без особых колебаний прибегали к наказанию в виде порки кожаным поясным ремнем. Каннера постоянно искал повод подраться; как я успел понять, просто из любви к драке, а не ради власти или защиты своего маленького княжества от какой-либо внешней угрозы. Я несколько раз становился свидетелем его уличных баталий — обычно против детей помладше, — из которых Каннера всегда выходил победителем, хотя и не без крови. Я также заметил, что, с кем бы он ни дрался, его спину всегда прикрывали по меньшей мере трое его приятелей, готовых при необходимости вмешаться в схватку. И сейчас, когда я смотрел на него, а он — на меня, я знал, что представляю собой всего лишь выбранный на сегодня объект для избиения.
Он имел передо мной большое преимущество. Я, будучи сиротой на государственном иждивении, был обязан вести себя идеально, и в семье, куда меня направили жить, и в школе, которую посещал. Уличная драка, особенно возле школьных дверей, не могла остаться незамеченной, а это с высокой вероятностью означало, что меня отправят в приют.
— Ладно, — сказал я, наклонившись, чтобы поднять сумку. — Я вроде никому дорогу не загораживаю.
Майкл спустился еще на две ступеньки ниже, на его губах застыла напряженная ухмылка.
— Только вонючка может вот так сейчас взять и уползти, — сказал он. — А ведь ты и есть вонючая крыса приютская, точно? Ты, наверно, еще сильнее воняешь, когда нужно платить кому-нибудь, чтобы они прикидывались твоими родителями.
— Почему бы тебе не поискать приключений где-нибудь в другом месте? — спросил я, подняв сумку и повернувшись к толстяку спиной. — Здесь ты их точно не найдешь.
— Я никому не позволю указывать, что мне делать, а чего не делать! — заорал он и одним прыжком перелетел через оставшиеся три ступеньки. — Особенно такой вонючей грязной приютской крысе!
Он изо всей силы толкнул меня в спину, так что у меня перехватило дыхание, я опять выронил сумку, а сам полетел ничком на тротуар, разбив лицо. Он навалился мне на спину всем своим весом и принялся лупить меня кулаками по шее и голове. Я приподнял голову и попытался хотя бы сориентироваться, на языке ощущался явственный вкус крови, стекавшей из большой ссадины под глазом. Сумка упала справа от меня, книги вывалились, одна из них лежала корешком вниз, ветерок листал открытые страницы. Я протянул руку и схватил учебник, который оказался ближе всех — толстый том географии, словно прислоненный нарочно к тонкому деревцу, торчавшему из клочка высохшей твердой земли. Мои плечи и спину словно кипятком ошпарило — настолько яростно толстяк меня колошматил. Я закрыл глаза и потянулся книге, ухватив ее за краешек кончиками пальцев, опираясь на свободную руку.
А между тем энергия нападения иссякала и удары стали сыпаться реже. Я почувствовал, как Майкл, сидя на моей спине, откачнулся назад, схватил меня за воротник и поднял мою голову от земли. Было слышно, как он тяжело дышал, жадно хватая ртом холодный воздух. Я оперся о землю правым плечом, посильнее стиснул книгу, извернулся и что было мочи ткнул учебником в пухлую рожу мальчишки. Мне удалось попасть ему по уху и зацепить уголком обложки глаз; он кувырком слетел с моей спины и упал боком на тротуар. Я поднялся на колени и сам начал колотить своего противника по лицу и в грудь. Один сильный удар пришелся ему точно в нос, и брызги крови полетели мне на рубашку и в лицо. Я наклонился, поднял все тот же учебник географии и начал бить им врага по лицу, целясь в нос и в рот; я не мог остановиться, пока вся обложка не сделалась красной от его крови.
Тогда я бросил книгу наземь и поднялся во весь рост. Спину и плечи жгло, я не мог распрямиться от боли, но я стоял над своим врагом, глядя, как он размазывает пальцами по лицу кровь, текущую из распухшего носа и из уголков разбитых губ.
— Ты этого хотел? — спросил я, сам удивляясь тому, насколько быстро пробудился мой собственный инстинкт, управляющий самозащитой и насилием. Я на мгновение отвернулся от него — лишь затем, чтобы удостовериться, что никто из его дружков не накинется на меня сейчас. Но они так и торчали на верхней площадке школьного крыльца, только наглые ухмылки как стерло с их лиц. — Ты и твоя кодла этого ждали?
Он обильно сплюнул кровью и сверкнул на меня глазами.
— Погоди, все только начинается, — пригрозил он.
Я часто дышал, меня трясло от гнева. И вызвал его не только этот толстый мальчишка и постоянно таскавшиеся с ним дружки. Моя ярость не ограничивалась только ими. Она теперь была направлена на все те безымянные лица во всех коридорах всех школ, которые мне когда-либо приходилось посещать. На тех, кто показывал на меня пальцами и шептал слова, которые я как будто (я очень старался, чтобы так и казалось) не слышал. Я был заклейменным ребенком и объектом всеобщего презрения. Многие школьники приходили из домов, где насилие за закрытыми дверями было самым банальным делом. Некоторые принадлежали к неполным семьям, распавшимся из-за раздоров и ненависти. Были также и незаконнорожденные, которым посчастливилось не получить клейма, зачастую запечатляющегося на таких детях с момента рождения. Я же был приемным ребенком, вброшенным в их жалкую лужу, и мне приходилось терпеть всеобщую ненависть и постоянно испытывать страх из-за своего положения. В рабочих районах приемных детей нечасто принимают в компании сверстников. На них смотрят как на редкую диковинку, почему-то видят в них опасность, им не доверяют и никогда не любят. Вот почему многие из приемных родителей стараются держать усыновление в тайне. Таких, как я, берут в семьи не потому, что любят и жить без нас не могут. Нас берут потому, что пока мы живем в семье, по почте будет ежемесячно приходить конверт с чеком на имя приемыша.
И сейчас я выплескивал весь накапливавшийся во мне годами гнев, изо всех сил пиная Майкла в бока и по спине. Мои черные ботинки безошибочно попадали в цель, их закругленные носки то ударялись о кости, то проваливались в мякоть.
— Нет! — орал я на него после чуть ли не каждого удара. — Все сейчас закончится! Закончится сейчас!
Я краем глаза видел, как его друзья спускались по ступенькам школьного крыльца, прижимаясь друг к другу и с испугом наблюдая, как их совсем недавно непобедимый вожак пытается уползти и спрятаться где-нибудь в безопасном углу, который, как ему представлялось, находился за мусорными баками. А я продолжал пинать его, весь запас накопленного во мне яда изливался разом в виде абсолютного, ничем не сдерживаемого насилия. Мое тело было покрыто холодным потом, а вокруг уже столпилась кучка прохожих, пяливших глаза, разевавших рты и что-то бормотавших под нос — в общем, наслаждавшихся кровавой сценой. Я еще раз всадил ногу ему прямо под ребра и услышал, как он вскрикнул и закашлялся; кровавый след, показывавший, где он полз, протянулся от крыльца до угла школьного здания. Я отступил на полшага, снова отвел назад ногу, чтобы нанести еще один сильный удар, но вдруг мощная рука обхватила меня за талию, приподняла в воздух и оттащила от избитого мальчишки.
— Ты победил, малыш, — сказал Пуддж мне прямо в ухо. — Так почему бы нам с тобой не уйти отсюда?
Я повернулся, чтобы посмотреть ему в лицо, и кивнул, проводив взглядом каплю пота, упавшую с моего лба на рукав его пиджака.
— Я этого не хотел, Пуддж, — сказал я. — Они, наверно, пойдут жаловаться братьям, но не я все это начал.
Пуддж поставил меня на асфальт, подошел к мальчикам, все еще стоявшим на ступеньках, и внимательно посмотрел каждому из них в лицо.
— Поднимите вашего друга и отведите его куда-нибудь, где он сможет умыться и почиститься, — приказал он. — Если бы на вашем месте был я, то позаботился бы о том, чтобы в школе не придавали значения таким вещам. Чем меньше посторонних будет знать о том, что здесь случилось, тем лучше будет для всех вас.
Мальчики медленно прошли мимо Пудджа, изо всех сил стараясь не смотреть ему в лицо, наклонились и подняли Майкла на ноги. Спереди его рубашка вся пропиталась кровью и прилипла к телу, как вторая кожа, голова болталась, свисая на сторону, он не мог самостоятельно держаться на ногах. Я смотрел как его уволакивали прочь. Теперь, когда мой гнев выплеснулся, я жалел, что не уклонился от этой драки, как делал много раз прежде. Я посмотрел вниз и увидел большие красные пятна — единственное свидетельство случившегося. Толпа зевак быстро рассеялась, не столько напуганная появлением Пудджа, сколько из-за того, что зрелище закончилось.
