– А если это все-таки она?
Родион остановился и вывернул голову, разглядывая синее близкое небо.
– Какая разница? – произнес он после долгой паузы. – Я же говорю – не в ней дело.
Им позволили дойти до края леса и сделать несколько шагов по белому яркому полю. Ветер стер следы, и Саломея поняла, что не знает, куда идти дальше. Она остановилась, чтобы осмотреться.
Сухо треснула ветка.
– На землю! – рявкнул Родион, пиная по колену.
Бил сильно. Саломея рухнула на бок, перекатилась, хватая губами снег. И только собираясь подняться, сообразила – стреляют.
Вторую пулю она увидела. Серебряный шмель нырнул в сугроб в полусантиметре от щеки.
Третий выстрел – самый точный.
– Стоять! – Родион поднялся, заслоняя Саломею. – Стой! Это я! Я не причиню тебе вреда.
Сейчас его убьют. Как Зою и остальных.
– Если бы хотела убить – убила бы. Верно? – Черный силуэт на белом фоне. Хорошая мишень.
Но стрелок медлит.
– Тебе она нужна живой? – Он подошел к Саломее и наклонился. – Забирай. Приходи и забирай.
Он подал руку, а когда Саломея поднялась – ударил рукоятью пистолета в висок.
Стало темно.
Но за мгновение до темноты резко и зло громыхнул выстрел.
Она не хотела убивать Родиона. Его не должно было быть здесь!
Вернулся.
Зачем вернулся? Чтобы остановить ее. Увезти.
Неправильно. Здесь ее дом. Здесь ей надо быть, иначе всем станет плохо. Она же так ждала, чтобы Родион уехал. А он взял и вернулся.
Стои́т теперь. Ждет.
И она ждет.
Палец на спусковом крючке устал. Или выстрелить, или отпустить. Выстрелить? Отпустить? Он не позволит… Что делать?
Что?
– Я помогу тебе, – Родион шагнул к лесу. – Я просто хочу тебе помочь…
И она решилась. Отшвырнув винтовку – Родион дернулся на звук, – она бросилась прочь.
– Эй! Не уходи!
Он медлил секунду, а затем побежал следом.
– Не убегай! Мы можем поговорить?
Нет. Разве разговаривают на бегу? Дыхание собьется. Вдох. Выдох. Ноги слышат тропу, по которой бегали сотни и тысячи раз. Еловые корни спешат убраться. А Родион догоняет.
Старый волк. Хитрый волк. Но и на него найдется ловушка.
Она ловко перескочила через рухнувшее дерево и нырнула в заросли можжевельника. По ту их сторону начинался глубокий овраг с крутыми стенками.
И Родион рухнул в него, пробивая рыхлый мягкий снег.
Падение не смертельно. И Родион выберется. Это хорошо. Возможно, потом – завтра, конечно же, завтра – она поговорит с Родионом. Объяснит все. И попросит уйти.
А пока у нее дела.
Толик шел впереди. Он не стал задавать вопросов, и это было странно. Любой нормальный человек, которого подняли до рассвета, велев собираться, спросит – куда и зачем. А Толик просто выбрался из спальника и кивнул: мол, понял. Сейчас.
Взял ли он ножи? Конечно. А на пояс повесил топор. Обыкновенный, для рубки дров с пластиковым топорищем и блестящим клинком. Тоже оружие, если уметь обращаться.
Толик наверняка умел.
Солнце поднималось с востока, рисовало длинные тени на снегу. Береговая линия гляделась серой, зыбкой, как болото. Ступишь и увязнешь.
– Хороший вид, – одобрил Толик, оглаживая топорище. – А камеры нет…
Озеро отступило, обнажив бурое дно с заиндевевшими панцирями камней. Скала была на месте. И сходство ее с китом лишь усилилось.
Хрустел лед под ногами. Поскрипывали камни. Толик перестал дышать. И руку с топора не снимает.
Ударит? Или все-таки свой?
Вблизи гора оказалась уродливым нагромождением валунов. Ее прорезали глубокие трещины, из которых торчали хвосты прошлогодней травы.
И дальше что? Чего ты ждал, Далматов? Указателя? Следа из хлебных крошек? Просто следа, протянувшегося к самой вершине, оставленного словно нарочно, чтобы ты, Далматов, не заблудился. Ловушка? Определенно.
– Держись за мной. – Толик не стал раздумывать. Он пошел по следу.
Дорожка скользкая. Тропа узкая. За Толиковой спиной ничего не видать. И противное чувство обреченности не отпускает.
– Стой! – Илья и сам остановился. – Возвращаемся.
Толик не замедлил шага.
– Нас там ждут.
Не обернулся, но снял топор с пояса.
– У нее винтовка.
– Я нормально поел утром. А теперь снова голодный. Я не хочу помереть голодным. И значит, буду жить. – Толик положил топор на плечо. – А ждать будут и сегодня, и завтра, и вообще… Так какая разница когда?
В этой извращенной логике имелся смысл.
На вершине снега не было. Гулял ветер, катил поземку по лысым камням. Влажный, несмотря на мороз, столб накренился, но падать не спешил. На столбе виднелась дата – 1941.
Под столбом открывалась черная пасть колодца.
– По ходу, пришли, – сказал Толик и, встав на четвереньки, заглянул в черноту. – Жаль, гранаты нету.
Илья согласился – с гранатой было бы сподручней.
Старуха привела на гору осенью. День был солнечным, летним, но крохотная березка над самым обрывом уже примерила желтый наряд. Рядом с березкой стоял столб.
– Погляди, – старуха подвела к столбу и, взяв за руку, прижала к вырезанным цифрам. – Ну? Какой год будет?
С годами у нее еще не складывалось. Но она старалась. И цифры узнала все – две единицы, а между ними девятка с четверкой.
– Это твой дед поставил. Вешка. Знак. Потом, правда, выкорчевать хотел. Ну просто, чтоб не нашли, но я не позволила. Негоже прошлое трогать.
Старуха отошла от столба и, вытянув ногу, надавила на землю. А та взяла и заскрипела.
– Помогай! – Она встала на колени и старенькой лопаткой принялась соскребать земляной слой. – Я-то не густо пересыпала… не густо… раньше-то больше было.
Земли и вправду оказалось на полпальца. А под нею обнаружились доски, хорошие, прочные. И ручка медная. Тянуть пришлось изо всех сил, но Калма старалась, потому как интересно было взглянуть на то, что прячется под крышкой.
Дыра. Черная. Круглая. Ровная, как будто кем-то вычерченная.
– Погодь… тут лесенка есть… целая. Точно, целая. Ну что, не испугаешься?
Старуха вытащила веревочную лестницу и, размотав, кинула в дыру. Из котомки появилась старая масляная лампа.
– Я пойду, а ты за мной. Аккуратненько. Держись хорошо, и все получится.
Старуха исчезла в дыре.
Страшно. Гулко. А если там внутри… что? Что-то, на что нельзя глядеть. Оно спит-спит, а потом проснется и съест ее.
– Ну же, – донесся снизу голос. – Тут неглубоко.
Веревка больно впилась в руки. Колени дрожали.
И страшно было, что веревка оборвется… или нога соскользнет… или случится что-то другое, но тоже ужасное.
Оказалось, и вправду неглубоко.
– Запоминай дорогу. А не запомнишь, то смотри на знаки. Вот, – старуха поднесла лампу к стене, показав крохотную стрелочку, выцарапанную на камне. – Это дед твой ставил. В самый первый день, когда нашли только… Они еще не знали, чего нашли.
Каменный пол идет под уклон. Стены сближаются. Отсветы пламени скачут по трещинам и уступам. Старуха вдруг молодеет. Сумрак стирает морщины, и лицо становится почти красивым.
Она на маму похожа… Мама не вернется.
Почему?
Из-за Калмы. Она – чудовище.
– Твой дед сказал, что такого прежде не видел. Открытие мирового значения. Подземный храм. А по мне, так обыкновенная пещера.
Коридор заканчивается. Пещера велика. Настолько велика, что не видно краев. А потолок пронизан крохотными дырами, сквозь которые проникает свет, разукрашивая камни всеми цветами радуги.
Желтый. Зеленый. Красный.
Старуха не гасит лампу, но ставит ее на ящик. Их много – десять или больше – выстроились вдоль стены. От ящиков все еще пахнет деревом и соломой.
– Там ее нашли, – старуха указывает в темноту. – Я им говорила, что нечего мертвецов тревожить. А они посмеялись. Суеверия, дескать. Глупые. Народный фольклор. А они, значит, ученые. Ну и где теперь эти ученые? Что от них осталось?
Калма не знает, что ответить старухе. Она выпускает ее юбку и решается отойти. Шаг. Два. Три… Стена с черным пятном хода. Туда идти нельзя. Почему? Нельзя и все.
– Гляди, осторожней. Тут легко заблудиться.
Старуха вытаскивает складной стульчик и садится.
Она не пойдет дальше ящиков. Зря. Интересно же.
Калма дошла до дальнего края, откуда не было видно ни ящиков, ни старухи. На полу лежала пыль. Стены покрывала шелковистая плесень. А из пола вырастал постамент.
– Не смей ничего трогать!
Калма не послушала. Она взобралась на постамент и увидела его – белый-белый серп, будто изо льда сделанный. Тот самый, который ужалил старуху.
Серп сам попросился в руки. И уколол палец острым рожком. Капелька крови поползла по лезвию, а потом пропала. Калма рассмеялась от внезапного необъяснимого счастья.
– Все на месте. – Старуха сидела на стульчике и гладила занозистую боковину ящика. – Я вот все помню. Они там возятся чего-то, возятся… а стол видишь? Это завхоза нашего. Там он сидел. Писал. Отчеты. Инвентаризация…
