как Буэндиа возится на кухне.
— Хочешь сварить кофе?
— Хочу удостовериться.
Буэндиа по очереди открывал ящики и шкафчики и в одном из них нашел то, что искал. Круглая стеклянная плошка с крышкой. Внутри, на фольге — остатки яйца и мясной фарш.
— Вот она, Элена.
— Что это?
— Чашка Петри. Лабораторный сосуд, который используют для анализа культур, а также для разведения грибков, бактерий и других организмов.
— Типа личинок?
— Типа личинок. Смотри.
Он указал на агрегат с регулятором температуры.
— Это инкубатор. Температура установлена на тридцать пять градусов, а относительная влажность — на семьдесят процентов. Оптимальные условия для червя-бурильщика.
— Это тот, что был найден на трупах? Ты уверен?
— Абсолютно. И потом они превращаются в обычных мух.
— Черт…
Элена вышла из кухни и набрала номер.
— Элена, я собирался тебе звонить…
— Планы изменились, Ордуньо. Задержите его. Задержите Хауреги немедленно.
— Мы не можем.
— Это он, Ордуньо, мы нашли инкубатор для личинок. Задержите его сейчас же.
— Он сдался.
— Как?
— Он зашел в полицейский участок.
— Откуда ты знаешь, что он сдался?
— Ческа внутри. Подожди…
Секунды казались часами, Элена не могла устоять на месте от нетерпения.
— Ордуньо?
В трубке тишина.
— Что происходит? — закричала она.
Ей хотелось разбить мобильный о стену, она еле сдерживалась. На ее крик из кухни вышел Буэндиа.
— Элена?
— Говори, Ордуньо.
— Прости, я разговаривал с Ческой. Так и есть — Хауреги только что сдался в участке Тетуана. Говорит, что это он убил сестер Макайя.
Часть пятая
А ЕСЛИ ЗАВТРА…
А если завтра (но только «если»)
я вдруг потеряю тебя?
Я потеряю весь мир,
а не только тебя14.
Мальчик умирал. По всему телу ползали личинки. Почувствовав одну возле рта, он высунул язык и слизнул ее. Прежде чем проглотить, он подержал ее во рту, чувствуя, как та щекочет нёбо. Время от времени он смахивал личинок с ноги, чтобы посмотреть, насколько они продвинулись в своей работе. Около большого пальца уже виднелось углубление. Через пару дней они доберутся до кости.
Он потерял интерес к собаке. Так, бывает, устают от лучшего друга. Поначалу он напрягал слух, и ему казалось, что он слышит восторженный писк червячков, копошащихся в ее теле; но потом ему это надоело. Теперь он восхищенно наблюдал, что они делают с его ногой. Он преисполнился нежности к личинкам, и наблюдение за ними стало его единственным развлечением.
Разум отказывал, сон смешался с явью. Он был уверен, что утром бегал по полю, хотя всего лишь видел это во сне. К нему возвращались счастливые воспоминания, например о четырех днях, проведенных на пляже с родителями, и он вертел головой в поисках линии горизонта, где небо встречается с морем.
В одной из картонных коробок он видел спущенный надувной круг с изображением зеленой змеи и постоянно думал о ней. Он был убежден, что она — мама червячков, которые ползают по нему. Добрая мама, попросившая их пощекотать больного ребенка.
Он умирал, но не знал об этом. Он все еще мог вызывать в памяти радостные моменты, думать о родителях, и на его лице появлялась счастливая улыбка; тем не менее он угасал с каждой минутой.
Дыхание становилось слабым и частым. Веки налились тяжестью. Мышцы ослабли, и та капля энергии, что у него оставалась, буквально испарялась через поры кожи. Он терял сознание.
Это все. Он сопротивлялся как мог. Он ел мясо собаки, свою рвоту, червей. Облизывал трубы в поисках влаги.
Он, еще совсем ребенок.
Он цеплялся за жизнь из последних сил, выкарабкиваясь из обморока в подобие сна, и в этом полузабытьи услышал, как открылась дверь и рядом раздались шаги. С невероятным усилием он открыл глаза и в тусклом свете разглядел чью-то тень. Это была фигура крупного мужчины.
Но мальчик не успел увидеть его лицо, он потерял сознание.
«Где Виктория? Где Виктория?»
Он пытался спросить, но в горле стоял ком. Он был без сознания целый день. Ему давали воду, настои, молоко, спасая от обезвоживания. Ему промыли рану.
«Где Виктория?»
Он шевелил губами, но от слабости не мог вымолвить ни слова. Он различал силуэты мужчины и женщины средних лет. Мужчина был одет в черную сутану.
«Где Виктория?»
Женщина сказала, что скорая в пути, держала его за руку, целовала его, уверяла, что все будет в порядке. Мальчик хотел сказать, что не надо было чистить его рану, что он скучает по червячкам, которые щекотали его тело.
Заставить Антонио Хауреги признаться не составило труда; казалось, что он сам хотел этого, он говорил и говорил, будто сбрасывал с плеч тяготивший его груз вины. В допросной они были одни, но Элена знала, что камеры не пропустят ни одного его слова, ни одного движения. Ее коллеги наблюдали за допросом на мониторе. Рассказ Хауреги, его мимика, жесты, то, как он смотрит перед собой или на свои руки, — ничто не ускользнет от
