яркой вспышкой пронеслись в моем мозгу, я чуть не забыла о куске печенья у себя во рту.
Кое-как прожевала и запила чаем, не чувствуя вкуса и температуры.
– Аглая Семеновна, вы, я вижу, женщина честная и прямая. – Я быстро пришла в себя. – Милиция тогда наверняка ведь проверила заначку вашего мужа?
– Я им все сказала! – гордо кивнула Жукова. – Мне чужого и ворованного не надо! А деньги, которые Валентин Архипович давал, – я их молчанием заработала и тайной помощью медицинской! Костя и сам у меня штопался, и товарищей водил. В медпункт-то не обратишься с огнестрельным ранением.
Помолчала и вздохнула:
– Но там и не отвертеться было. Да и двое детей…
– И что, стражи порядка нашли что-нибудь? – Задавая этот вопрос, я внезапно почувствовала себя последней тварью. Аглая Семеновна рассказывала о таком личном, а тут я еще сижу, усугубляю.
– Нет, все было пусто, – вздохнула Жукова, в ответ усугубив мое чувство вины. – Знаете, Валентин Архипович не угрожал мне. Пальцем не тронул ни меня, ни девочек! Спокойно говорил, но я чувствовала: опасен, скажи лишнего – пришибет. Подозревала, что он Костика ради добычи убьет.
– Вы хотели спасти мужа? – посочувствовала я.
– Хотела. Но вот, видите… кто-то из милиционеров даже посочувствовал, тогда, когда я уже Костика опознавала. Сказал, мол, странно, теперь-то за что, обчистил же нычку.
Мне захотелось что-то сделать, сказать, как-то посочувствовать Аглае.
В этот момент Аглая Семеновна подняла на меня взгляд: сухие глаза на окаменевшем лице.
– А вы не знаете, как именно Валентина Архиповича ранили? Какие органы задеты?
– Увы, нет. – Ей-ей, я бы поведала ей такие детали, если бы знала.
– Жаль… я же медсестра, я бы прикинула, какие у него шансы сдохнуть.
От этой фразы, сказанной сухим, безучастным тоном, меня продрало мурашками по спине. Слово «сдохнуть» прозвучало особенно пугающе.
– В любом случае я бы советовала вам быть очень осторожной. Я не знаю, что было бы, если бы Майя застала грабителей. И не знаю, был ли грабеж случайным или это сообщники Кочетова. И не знаю, что он ищет.
– Я приму это к сведению, – спокойно ответила Аглая Семеновна. Выражение лица у нее расслабилось, смягчилось: как прежде – усталое и смиренное.
Совершенно непонятно было, собирается ли она как-либо обезопасить себя.
Две противоположности: Майя оказалась инициативна до крайности, а вот замотивирована ли Аглая – вопрос…
Но по лицу Можайской много чего можно было прочесть, а эта невозмутимая, будто сфинкс.
Что ж, не мне решать. Я свою задачу выполнила: рассказала что знаю и предупредила.
– Ма-а-амик! – раздалось на подходах к калитке – громко, радостно.
– О, Лизонька вернулась. – Аглая Семеновна встрепенулась, ожила.
Не она одна: бультерьер Джек, до сей поры лишь глухо ворчавший во тьме конуры, вынесся наружу, словно небольшая торпеда. Такая скорость невольно наводила на мысль: поди, на непрошеных гостей пес бросается столь же стремительно.
– А кто мой хороший ма-а-альчик? – Елизавета Жукова, старшая из двух дочерей, опустилась на колени, чтобы обнять пса. – Кто у-у-умница?
Я видела, что она приметила меня еще тогда, когда открывала калитку. Но продолжала возиться с псом еще несколько минут. Обдумывает стратегию поведения?
– А вы кто? – бесцеремонно и настороженно спросила она, вытирая рукавом с лица собачьи слюни. – Вы зачем к нам?
– Лизонька, это из полицейского архива, вот уточняют про папу и про Валентина Архиповича. – Аглая приподнялась, собираясь вставать. – Тебе налить чайку или ты сразу обедать?
– Мам, сиди. – Елизавета, не глядя, потрепала по загривку все не унимавшегося Джека. – Это не из архива.
И уже мне, подозрительно, как давеча Светлана:
– Вы знакомая Арцаха Суреновича. И вы стопудово не из архива. Мам, чего она тебе тут наболтала?
– Не волнуйтесь, я уже ухожу. – Я поднялась, перекинула сумочку через плечо, подхватила не пригодившуюся в разговоре папку. – Разговор состоялся.
– Она предупредила, что Кочетов жив, – Аглая Семеновна заговорила успокоительно, медленно, – говорит, чтоб мы были осторожны.
– В смысле – жив?! – заорала Елизавета. Она вышла из себя мгновенно, страшно, в секунду залившись краской.
– Не волнуйтесь, он подстрелен и сейчас без сознания. – Я встала, отступая за пластиковый стул и не сводя взгляда попеременно то с пса, то с Елизаветы.
– Так, – хрипло потребовала Елизавета. – Рассказывайте.
– А как это вы не из архива? – запоздало заволновалась Аглая Семеновна.
«Ну что, Охотникова? Благими намерениями, как говорится…»
Пришлось повторить весь рассказ с самого начала, причем без купюр, с демонстрацией статей и фотографий. Разве что я вновь умолчала о наличии фотографии у Майи и подписях к фотографиям – возможным ключам к воровской добыче. И опять исключила из рассказа Милу: сторонним людям ни к чему знать, что скандалящая на видео пенсионерка у ограды – моя тетя.
– Вот я так и запомнила, что вы че-то там по частной охранке, – удовлетворенно протянула Елизавета. – Суреныч про вас кой-че рассказывал…
– Вы его подружка? – спросила я, просто чтобы она не выглядела так уж победительно.
«Я ведь тебе, дорогуша, рассказываю всю подноготную отнюдь не потому, что ты так уверенно вопросы задаешь и вроде как ситуацию под контроль взяла. А потому что сама нужным считаю проинформировать».
– У Арцаха подружек не бывает. – Елизавету мой бестактный вопрос ничуть не смутил: журналистка! – Он не из этих, просто – между нами – не по подружкам он. Не тот человек, сами у него спросите.
Я оставила фразу Елизаветы без внимания: не до того сейчас.
Аглая Семеновна, узнав о моей маленькой лжи, сперва насупилась, потом махнула рукой.
Я постаралась это компенсировать, отдельно в красках расписав, как Кочетов-Кочанов в пансионате притворялся дебилом и как грубо с ним обращался санитар Дмитрий. Вот эти подробности явно доставили вдове Жукова удовольствие.
Впрочем, не большее, чем известие о ранении Кочетова. Возможно, все три дамы – вдова и дочери – пожали бы руку Майе Ринатовне, узнав о ее решающей роли в этом событии.
– То есть не ясно, ищет ли он что-то, – подытожила Елизавета. –
