Я криво улыбнулась в ответ. Не нарочно: временные дырки на месте зубов портят даже самую ровную улыбку. И хотя положенное время для разговора еще не истекло, я молча встала и ушла. С этим человеком у меня больше тоже никаких дел не было.
Наша с Милой квартира и впрямь нешуточно пострадала при пожаре. Предстоит долгий ремонт, с обновлением мебели, с попыткой восстановить прежний быт и уют.
Мила держится молодцом. Я серьезно опасалась, что пожар ее подкосит, но охотниковская порода: Мила восприняла эту новость с олимпийской невозмутимостью. Я бы даже сказала – с изрядным достоинством, как только она умеет.
И вот теперь она временно поселилась у одной из своих учениц – в пятикомнатной квартире, с самой ученицей, двумя ее детьми и мужем. Ученица, сама женщина за сорок, отвергала любую мою попытку как-то возместить за неудобства. После шестого отказа я и сама махнула рукой, не стала мешать ей бескорыстно протягивать руку помощи. Но настояла на некоторых устройствах против слежки и прослушки. Что касается физического состояния моей тетушки, то Мила все еще ходит с тростью, так, для подстраховки. Но очень бодро. Что и хорошо: расставаться с Милой так скоро я не собираюсь.
Сама я, правда, отказалась делить с Милой этот щедрый приют беженца. Работа телохранителем плохо сочетается с детьми.
Зато Арцах чисто по-товарищески предложил кинуть кости на его хате. У него была одна свободная комната, в которой во время нечастых родственных визитов ночевали или родители, или бабушка.
А теперь там окопалась я со своим небогатым скарбом. И теперь мы сидели вдвоем на его кухне и пили абрикосовый самогон. Сними кто фильм по этой истории, финал в виде мирного распития алкоголя выглядел вполне бы логично.
Но некоторые вопросы личного свойства меня все еще беспокоили, требуя прояснения.
– А вас не смутит мое присутствие? – Я крутила в пальцах стакан с недопитым самогоном, Арцах возился у плиты: мастерил какие-то затейливые гренки.
– В каком смысле?
– Вдруг вам личная жизнь понадобится, а тут я. Нет, конечно, ради вас я могу соврать и сказать, что у меня, скажем, ориентация другая. – Вышло как-то криво, но разговоры о личном я не очень-то умею. Вот когда от сказанного зависит жизнь, как на переговорах с бандитами, – это да, мозги как надо работают. А тут… не, не умею. – Короче, как вы женщину будете приводить в дом при моем-то присутствии?
– Никак, – коротко и непонятно ответил Арцах.
– Арцах Суренович, ни черта не прояснили! Как это – никак? Вы же, в концов, иногда, ну… встречаетесь?
– Слава богу, что в моем возрасте я могу просто сказать, что я уже старый импотент, – напрямую рубанул Арцах, ставя на стол тарелку с гренками. – Сказать и не волноваться. Раньше-то, бывало, до неловкого доходило. Не всегда тебя люди правильно понимают, когда им говоришь, что ты асексуал.
Я подумала, что ослышалась.
– Кто, простите?
– Знаете, Евгения, есть такая штука – половое влечение?
– Ага, – насторожилась я. – И?
Арцах с хрустом надкусил гренку, прожевал кусок. И произнес с тем же привычно-равнодушным видом, с каким люди говорят о давней хронической болячке:
– Так вот у меня его нет. Какая-то наследственная проблема с гормонами. Несколько лет потратил, пытаясь понять, что это такое и что делать. И надо ли делать.
Должно быть, мое выражение лица свидетельствовало о том, что до меня не дошло. Арцах открыл было рот – еще что-то пояснить, когда я отреагировала:
– Извините, если грубо, но то есть не встает и не хочется?
– Если в целом – то да. А быть импотентом – это когда не встает, а хочется, если по-вашему выражаться.
– Какой разрыв шаблона для всех любителей анекдотов про армян, – философски заметила я. – Ваше здоровье.
– Ваше здоровье, Евгения.
Что ж, облом в наметившейся было личной жизни вполне вписывался в тот хаос, которым ненадолго стала моя жизнь в этом мае. Бесплатная работа на заказчика с двойным дном, притом – нетипичная, детективная, без стрельбы и почти без мордобоя. Неторопливое путешествие по чужим жизням, осознание крепости родственной связи (надеюсь, дальше получится уделять больше внимания Миле). Мысли о смерти – и, более неприятные – о старости и пенсии.
Ну да ладно. Жива, цела (зубы не в счет), в руке стакан крепкого – все еще не так плохо.
И после более тяжелых передряг выкарабкивалась.
