и мерзость.
Мое лицо в зеркале понравилось мне еще меньше. Челюсть слева распухла и начала синеть, по рту и подбородку размазалась кровь: из носа накапало. Синяки наливались и на подбородке, и на носу, и на ухе. Костяшки на руках оказались ободраны. Ноги выглядели прилично только потому, что были скрыты обувью и запылившимися брюками.
Отвратительно, одним словом.
Зато капитан Алехин, старый знакомец, оказался на месте.
– Кэп, – я с момента знакомства называю Алехина именно так, – вот эти два гаврика – циркачи. Реально циркачи, вот этот гимнаст, всякие трюки-прыжки. А вот этот, дылда – гибкий, как удав. И вообще, где-то на потолке в арке висел, сверху на меня свалился. Так что рекомендую их по разным камерам и глаз не спускать.
Михаил понемногу приходил в себя. По коридору в камеру его протащили волоком двое дюжих молодцов. И уже у отпертой двери он вскинулся, протестующе замычал (Дмитрий перестарался, запихал кляп ему в рот), начал вырываться.
Подбежала подмога, его затолкали в камеру и заперли, дополнив веревки на руках наручниками.
Ни его, ни пока еще бессознательного Эдика не бросались развязывать, зато сцепили им запястья наручниками.
Не то чтобы я была против: у меня только что выпал еще один зуб. Уже свой, не пломба.
Мила будет в восторге.
Один из полицейских вызвал медиков. Та еще парочка: пожилой лысый мужик (я про себя сразу обозвала его Бывалым – ни малейшей эмоции на одновременно обрюзглом и приятном лице) и дерганый какой-то практикант (к этому моментально прилипло «Трус» – на Балбеса он не тянул).
– А били вы их, значит, куда? – привычно безучастно уточнил Бывалый, когда пришла пора заняться задержанными.
На все мои пояснения Бывалый только угукал, будто я рассказывала о банальной простуде. Трус смотрел недоверчиво, но работу свою знал и тот же укол обезболивающего мне в руку сделал быстро и ловко.
Капитан Алехин в это время брал показания у Ивлевских. Настоял-таки, чтобы я сначала получила медицинскую помощь, а сам занялся свидетелями.
– …ну и как? – спросила я, пристраиваясь на еще теплый стул в кабинете Кэпа.
Нина Антоновна поднялась с этого стула буквально минуту назад и страшным шепотом сообщила: «Мы в коридоре подождем».
– Да вот, оба в один голос заявили следующее: ты пришла в книжный магазин, хотела что-то купить, но не успела. Потому что магазин закрывался на обед, и тебе эта женщина…
– Нина Антоновна, Кэп, я знаю, как ее зовут.
– Ладно, вот эта Нина Антоновна сказала, что они уже закрыты на обед. Подошел ее сын…
– Дмитрий, – опять дополнила я.
– …принес маме обед. Ты извинилась, пошла обратно, и тут на тебя напали. Пытались не то избить, не то похитить, я так и не понял. Но ты всем героически наваляла, а свидетели вызвали наших. – Алехин скептически глянул на меня. – Звучит неплохо, но чего-то не хватает. Знакомые товарищи? Есть что добавить?
Я щелкнула языком, и еще один зуб перекочевал в карман. Выглядело, должно быть, по-идиотски брутально, как во второсортном боевике. Но теперь это ощущалось не так сильно, как до обезболивающего.
– Не совсем. Приготовься, рассказ долгий.
И снова я не рассказала совсем всего. Пришлось ориентироваться на ходу, но я справилась, помня, о чем умолчать.
По моей версии все выглядело так: у меня было свободное время (да, Кэп, Мила все еще восстанавливается, чувствует себя неплохо, спасибо). И я немного помогла знакомому журналисту, который расследует недавнее ограбление в банке «Областной», помнишь это, Кэп? Кое-что пораскопала).
Из моего рассказа следовало, что я узнала историю Кочетова по советским газетам, а до этого раскопала всю подноготную по истории Мытарей. Одно за другим: я узнала, что Мытарь Михаил Владимирович как раз и есть этот гимнаст, только он выступает под другим именем. А когда я увидела в старых газетах фотографии Валентина Архиповича Кочетова, то припомнила, что видела очень похожего дедка в саду дома престарелых, что рядом с больницей, где Милу лечили.
А там расспросила работавших в пансионате Ивлевских, назвала приметы, они мне все и подтвердили.
– А их послушать, – впервые с начала рассказа подал голос капитан Алехин, – так ты первый раз к ним только сегодня пришла.
– Они сказали, что в книжном магазине меня в первый раз в жизни увидели? – пытливо уточнила я.
– Нет, – сдал Алехин. – Но по их рассказу у меня сложилось именно такое впечатление.
– Кэп, ты пойми, они просто очень напуганы. Простые люди, ухаживают за стариками… и тут оказывается, что один из стариков – опасный преступник! Грабитель, орудовавший в Тарасове…
– …лет этак цать назад. Это я понял. И ты считаешь, что вот этот Фомичев, который Мытарь, – он хочет отомстить вот этому Кочетову, который Кочанов?
– Я думаю, да. Ты Дмитрия расспроси, он расскажет – этот Мытарь к Кочетову приходил, угрожал ему, вымогал что-то. Потом ведь Кочетова кто-то подстрелил. И этот Эдик долговязый тоже возле пансионата отирался.
– А на тебя-то они чего напали? – Видно было, что Алехин еще сомневался.
– Может, думали, что я с Ивлевскими заодно. А Ивлевские заодно с Кочетовым. Типа, вражину прикрывают. Они же имеют право навещать Кочетова, он им пациент. Может, этот Мытарь хотел и в больнице до него добраться, а никак.
– Этих «может» многовато у тебя, – проворчал Алехин.
– Так ты меня спрашиваешь про то, чего я не знаю! – Несмотря на травмы от драки, мозг мой работал как надо. – Я не они, я не знаю, чего на меня нападать надо было!
Вообще-то кое-какие мысли у меня появились. Но они касались того, о чем я не рассказала.
Кэп покачал головой, но дальше допытываться не стал. Вместо этого вызвал Ивлевских повторно, попросил меня повторить весь мой рассказ (как и положено, уже зафиксированный в протоколе).
Нина Антоновна, окончательно пришедшая в себя, моментально врубилась в суть моего рассказа. Дополнила по мелочам, припомнив и хромоту Кочетова. А Дмитрий сообщил про татуировки и другие приметы, пояснив, что как-то раз помогал Кочетову (про которого не знал, что это скрывающийся преступник) обмываться, когда тому спину прихватило.
