В целом вышло вполне достойно. Никаких упоминаний других женщин, воровской добычи и прочих опасных сведений.
Весьма вероятно, что про добычу придется сказать; но позднее, когда я все проверю и у меня на руках будут доказательства.
Пока что Кочетова и обвинить толком было не в чем, особенно при такой давности тарасовских ограблений.
В дверь постучали: один из подчиненных сообщил, что рыжий шкаф очнулся и не против поговорить.
– Он прям даже настаивает, – добавил подчиненный, хмыкнув. – Привести?
– Давай его в отдельную комнату, для допросов, – согласился капитан.
Потом повернулся ко мне, смерил взглядом – жалостливым впервые за все время.
– Ты как, Жень? Слушать будешь?
– Спрашиваешь, – фыркнула я.
Я сидела за тонированным стеклом в другом помещении, и гимнаст Михаил не знал, что я здесь. Что и хорошо: мне не хотелось видеть его вероятное довольство при виде моих травм. Зато я сама, не скрою, позлорадствовала: он болезненно морщился, потирая ушибленный затылок. И на жестком стуле он долго ерзал, стараясь сесть, не причиняя дискомфорта ушибленным причиндалам.
Возможно, я бы посочувствовала ему. Но двойная доза обезбола и, в частности, выбитые зубы безжалостно напоминали о том, что Михаил напал первым.
Капитан Алехин перед допросом еще успел запросить материалы по делу об ограблении в «Областном». Он счел мое предположение о причастности Михаила к этому ограблению стоящим рассмотрения. У капитана среди своих был достаточный авторитет, он мог и перехватить это дело у ведшего его следователя.
Оставалось надеяться, что бездоказательно вешать на Михаила всех собак он не станет.
Иначе я вмешаюсь, решила я. По праву человека, опять сделавшего за кого-то всю работу.
Бесплатно.
…да, сначала Алехин давил, въедливо расспрашивая Михаила о вечере, когда было совершено ограбление. Причем давил профессионально, постепенно. Расспрашивал незаинтересованно, в стиле «Нет, я не считаю вас подозреваемым, и никто не считает, просто хочу убедиться, что вы непричастны». Зуб даю (да не один, и хоть сейчас!): вдвоем Михаила и «змея» Эдика допрашивать не будут. Это чтобы подловить на несостыковках. Может, и потерпевших повторно вызовут.
Н-да, а мы с Арцахом будем теперь гармонично смотреться вместе. При условии, что его макияж еще не поблек.
Я мрачно глянула на обработанные зеленкой костяшки пальцев.
Михаил сначала себя вел уверенно: на вопросы отвечал без запинки, сообщил контакты менеджера их труппы, перечислил имена коллег, которые могли подтвердить присутствие али неприсутствие на местах.
Когда капитан спросил его о царапинах на лице (коротких, по краям лица, будто на излете зацепило ветками), я напряглась и вгляделась. С близкого расстояния, пусть и через стекло, было видно, что царапины успели подзажить.
«Выбросился сквозь закрытое окно, головой вперед», – вспомнилось мне.
Михаил и тут не спасовал, отбрехался небрежно:
– У нас там в труппе девка есть, Ритка, с огнем работает… поцапались мы с ней. Она мне когтями-то по роже и залепила. Вы ее спросите, она подтвердит.
– Причина ссоры? – Алехин поскучнел. Но еще не сдался, нет.
– Дак вот, сказала мне, типа я ей с парнем ейным мешаю встречаться. – Кивок в сторону коридора и камер временного заключения. – С этим, которого вы со мной повязали. А я и поржал, сказал, что это она просто баба никакущая и что Эдик сам рад бы от нее сбегать.
Михаил – я заметила это сразу – сейчас почти не «жевал» слова. Проговаривал полностью. Не иначе как сосредоточился, не желая допустить какое-либо недопонимание.
Поведение его можно было трактовать двояко: либо он был невиновен в ограблении банка и потому и вел себя как невиновный. Либо он был крепко-накрепко уверен, что никто ничего не докажет.
Капитан Алехин вздохнул с видом «Да и бог с вами, чего это я к вам прицепился». И, захлопнув папку с делом об ограблении, рассеянно отпихнул ее в сторону.
В его руках появилась новенькая папка со свидетельскими показаниями по сегодняшнему нападению.
– А как насчет сегодня? Что это было, у книжного? А? – обманчиво кротко поинтересовался он. И сразу же рявкнул: – А?!
Михаил скривился, будто надкусил лимон.
– Я скажу, что это было. Вы напали на женщину, Михаил Владимирович. Да не один, а с напарником.
– Сергеевич, – только и ответил Михаил. Он уже не выглядел таким уверенным. Поерзал.
– Что, простите?
– Я Михаил Сергеевич, а не… как вы там сказали.
– Вы. Мытарь. Михаил. Владимирович, – отчеканил Алехин, каждым словом будто втыкая гимнасту в руку горящий окурок.
Смотреть на это было неприятно; но мне случалось видеть допросы и пожестче. Кроме того, нужда в информации диктовала свое.
– Ладно, и дальше че? – уступил Михаил.
– Да ниче! – в тон ему ответил Алехин, нетерпеливо откидываясь назад, на спинку стула. – За каким хреном напали на потерпевшую?
Ответ на этот животрепещущий вопрос я не услышала.
В комнату для допросов постучались, вошел дежурный и очень коротко попросил Алехина. Михаил проводил обоих полицейских угрюмым и растерянным взглядом.
– Капитан, там какая-то сумасшедшая звонит… говорит, заложника взяла.
– Чего?! – Алехин раздраженно вытаращился на подчиненного.
– Да вы сходите, сами послушайте.
Капитан выругался себе под нос и последовал за дежурным, оставив двух служак пониже рангом сторожить Михаила.
Я, отчего-то с дурным предчувствием, последовала за ними. На месте обозначенной сумасшедшей мне слишком четко представилась бросившая коллег файерщица Ритка. И, вроде бы совсем не к месту, я ощутила сильнейшее желание позвонить Миле. Услышать ее голос, удостовериться, что все в порядке.
– Капитан Алехин слушает, – командным тоном произнес Кэп.
– З-з-здарова, – громко и нервно произнесла женщина. – Я знаю, что у вас мои друзья. Э-э-эдик и Миха.
Ритка!
– Девушка, вы о чем вообще? – невозмутимо уточнил Алехин. – Пьяная, что ли?
Он ведь не знал, что файерщица заикается, а Рита сильно заикалась, потому что нервничала.
– А эта су-су-сука. Ох-х-хо…
– Сука слушает, – произнесла я, забрав трубку из рук капитана. Нервы мои были на пределе. – Охотникова, то есть.
– Т-тетка твоя, Лю-людмила Охотникова, у
