наивность в твоем возрасте – все равно что ставить ему в вину цвет волос.
Ох, лучше бы отругала.
Выйдя, Анаит побродила по району, неприкаянная, как бездомная собачонка. Домой нельзя. Отец с матерью начнут задавать вопросы. Они – не Мартынова! Им не найти для нее ни оправданий, ни доброго слова.
Мартынова оказалась права. Анаит плакала, что не годится ни для какой работы. Разве не об этом ей годами твердили родители? «Ты плохо сосредотачиваешься!» «Твой неуемный характер!» «У тебя все бегом-бегом-бегом». «Никто не станет тебя терпеть!» Казалось, им хочется вынуть из дочери моторчик, влить в нее волшебную микстуру, чтобы ребенок перестал носиться, драться, лазить по деревьям, рыться в каждой яме, встретившейся на пути, – иными словами, чтобы он хоть немного перестал быть самим собой.
Анаит – вечный источник огорчения. Подралась в детском саду («Он пытался отобрать у меня моего зайца!»). Подралась в школе («Он обозвал меня чумазой армяшкой!»). Больше всего, казалось, родителей удручает несоответствие: отчего к такой красоте прилагается столь неподходящий характер! Девочка с такими чертами должна величественно плыть. Одаривать счастливцев медлительным взглядом из-под ресниц. Плавно оборачиваться.
Анаит хотела быть некрасивой. С тяжелой челюстью, с глазами навыкате. Тогда бы от нее все отстали.
В двенадцать лет ее даже отвели к психиатру. Предположение Анаит насчет волшебной микстуры было не так далеко от истины. Отец тащил всю дорогу за руку, страшно злой после очередного ее проступка. «Ну, тебе там пропишут».
Анаит оказалась в неприятном месте: узкий коридор с засохшей пальмой, розовые стены. На кабинетах таблички. Перед табличками очереди.
В конце концов они попали к старой толстой врачихе с бородавкой на щеке. Она долго расспрашивала их по очереди: сначала – отца, затем – девочку. Сами вопросы Анаит забыла, помнила только, что врачиха, сперва показавшаяся ей уродливой, как жаба, к концу этой беседы превратилась во вполне себе нормального человека, словно ее незаметно расколдовали.
А потом бывшая жаба снова вызвала к себе отца Анаит – и устроила ему невообразимый разнос.
Анаит ждала в коридоре. Хлипкие двери не могли удержать внутри раскатов врачихиного голоса: «…нормального ребенка… что вы мне тут устраиваете… вам прописать, а не ей…».
Отец выскочил из кабинета с побагровевшим лицом. Анаит даже испугалась за него и хотела накричать на злобную врачиху, которая успела превратиться обратно в жабу, но отец, подпрыгивая, быстро пошел к выходу, и ей оставалось лишь торопиться за ним.
А потом они просто вернулись домой. Вот и все.
«Ты нигде не сможешь работать с твоим характером!»
Клеймо, поставленное родителями.
Мартынова в ответ невозмутимо отмахивалась: «Не преувеличивай!» После института Анаит попала в школу, где два года вела уроки рисования у детей. Если эти два года представить в виде перекидного календаря, на каждом школьном дне было бы написано родительским почерком: «МЫ ЖЕ ГОВОРИЛИ».
Да, они говорили. Они предупреждали. И теперь Анаит не справлялась. Ей нравились дети – большинство из них, – но школьная жизнь с ее правилами, жесткой регламентацией, отчетами, расписанием – школьная жизнь ее убивала. Насколько легче было по другую сторону парты!
К тому же дети не умели выговаривать ее имя. «Анаит» было для них ничуть не легче, чем «полиомиелит». Надо было сразу представиться Ниной. Ниной Романовной. Тогда не пришлось бы слушать каждый день, как они ломают языки.
Анаит надеялась стать лучше: организованнее, спокойнее… Вместо этого заполучила расшатанные нервы. Ей начали сниться кошмары: она заходит в класс, где сидят сплошь ее родные дети – два десятка сыновей и дочерей. Неудивительный страх на фоне того, что собственная мать и сестры постоянно интересуются ее планами на деторождение.
Господи, у матери уже три внука и без счету племянников! Раз она так любит детей, пусть идет работать в школу вместо Анаит! Двадцать два спиногрыза, и нужно следить, чтобы никто из них не ткнул товарища кисточкой в глаз и не объелся акварели.
Анаит уволилась и начала искать новое место.
Когда подвернулся Бурмистров, она была преисполнена худших ожиданий. С одной работой уже не справилась. Теперь ее ждет второй провал?
Однако все сложилось не так, как ей представлялось.
Да, Бурмистров писал отвратительные картины. И сам он тяжелый малоприятный тип. Но Анаит оказалась именно той помощницей, которая ему требовалась.
Ее неуемность обернулась энергичностью. Фотографировать картины, писать анонсы для выставок, искать для Бурмистрова рабочие материалы, предлагать его произведения галеристам, снимать фильмы, монтировать их, присутствовать на выставках вместо шефа – и еще миллион обязанностей, которые требовали постоянно быть… на взводе. Именно так. Ненормированный рабочий день? После уроков в школе Анаит готова была вкалывать с утра до полуночи. Иногда так и получалось – и ее все устраивало.
Кроме самого Бурмистрова. Но, как говорит Мартынова, мы никогда не получаем все и сразу.
Вызвонить Алика с работы? Анаит представила, что услышит от него, и ее передернуло. Алик считает, что лучший учитель – безжалостность. «Как ты могла быть такой дурой? Ты это заслужила».
Ох, да, она это заслужила… Но как же страшно слышать это от других!
Можно поехать к Ксении. При мысли о ней на душе у Анаит потеплело. Но Ксения работает…
Нет, нет! Она сама заварила эту кашу, ей и расхлебывать полной ложкой.
Но куда же, куда податься?..
Мартынова уехала по делам до позднего вечера. Анаит запоздало пожалела, что не попросила у нее ключ от мастерской.
Телефон зажужжал в кармане. Анаит вздрогнула: она стала бояться звонков.
От сердца отлегло, когда на экране она увидела «Мирон Акимов».
– Мирон! – радостно сказала Анаит. – У вас есть новости?
– Никаких, – тут же отозвался Мирон.
Тут-то и следовало спросить: «Зачем же вы тогда звоните?» Но Анаит вместо этого сказала:
– А меня Бурмистров выгнал.
Акимов помолчал. Затем озадаченно спросил:
– Он с ума сошел?
Его уверенность в том, что ее можно выгнать только обезумев, была Анаит приятна.
– Скорее, я сошла с ума, – призналась она.
– Что-то сомневаюсь. Не хочешь рассказать? Я в городе, уже освободился. На «Кропоткинской» есть одно место… Ничего особенного, но отличные пельмени и своя выпечка. Как ты относишься к пельменям?
– Очень хорошо отношусь, – торопливо сказала Анаит. – Пельмени – лучшие друзья девушек. – Акимов отчетливо хмыкнул. – Я приеду, только скажите адрес.
Он встретил ее на выходе из метро. Хмурый, руки в карманах, лицо мрачное, но при виде Анаит на губах появилась скупая улыбка.
– Пойдем, здесь недалеко.
Взял ее под руку – непривычно! Но идти оказалось удобно. С Аликом ей приходится постоянно приноравливаться к его шагу, а он то несется, то едва передвигает ногами; прогуливаться с ним под руку – сплошное мучение. А теперь Анаит шла в своем темпе.
Акимов направлял ее почти незаметно. Переулками и дворами они вышли к невзрачному дому, спустились в полуподвальное помещение и оказались в просторной столовой. Акимова здесь знали. Вышла
