полуночи Тэйт занервничала и стала просить, чтобы ее отвели в павильон. Это так, верно? Ее проводили туда вскоре после полуночи, и нетерпение ее лишь росло. Когда чуть позже к ней пришел поболтать Уиллард, она его выгнала. Вообще-то, как передал мне Мастерс, Уиллард сказал, что она несколько раз выходила в гостиную павильона и смотрела в окна. Так?
– Ну да, – сухо подтвердил Уиллард. – Но вам не кажется, что все уже устали выслушивать эти подробности?
– Гм-гм. Вот, черт возьми, то, что заставляет меня сомневаться в вашем уме. Кажется, в какой-то момент Джон Бохун сказал, что собирался встретиться с Канифестом в начале вечера, а потом сказал, что в десять. Ну, не будем об этом спорить. Допустим, что встреча в редакции газеты была скорее позже, в десять часов. Похоже, вам все еще не приходит в голову, что, даже если это было в десять часов, он должен был вернуться не позже полуночи! Мы смотрим на это с точки зрения Тэйт, которую никто никогда не заставлял ждать. Мы смотрим на это с точки зрения женщины, все интересы, вся жизнь которой зависят от новостей, которые Бохун привезет из города, и которая не склонна проявлять терпение. Если вы признаете, что она потеряла покой в полдвенадцатого – в полночь, как вы думаете, в каком состоянии она могла быть в полпервого? И вот проходит еще полчаса, уже час ночи, а его все нет. Каково ей в этот момент?
Но я не буду отвлекать вас от простых фактов. Мы ведь знаем, что из павильона можно увидеть окна этой комнаты – дальние окна? – Он показал трубкой. – Гм-гм. Нам также известно, что несколько раз, пока Уиллард был с ней, она выбегала в гостиную павильона посмотреть. Именно. И наконец, мы знаем, что в час ночи, когда она уже была в ярости от нетерпения, в этой комнате зажегся свет.
Морис, сидевший словно кол проглотил на узком стуле, ткнул тростью в сторону двери:
– В высшей степени необычайно. Вам, разумеется, известно, что это ничего не значит? Вы ведь знаете, что свет включил Томпсон, который к возвращению Джона принес бутерброды и подготовил комнату?
– Конечно я это знаю, – согласился Г. М. – Томпсон мне сообщил об этом. Но откуда это было знать Тэйт? Она ждет мужчину, он уже на час опаздывает. В его комнате зажигается свет. Но идет ли он на встречу с ней, как и должен был сразу после возвращения? Нет. Напротив, мальчик мой, этот свет продолжает ярко гореть, и еще полчаса женщине, которая уже и так вся как на иголках, приходится ждать, но никто не приходит.
Теперь я, наверно, не выйду за пределы вероятного, если представлю, что творилось в голове у Тэйт. Она знала, что Джон не мог просто приехать домой и начисто забыть о ней, когда будущее их обоих зависело от новостей, которые он должен был привезти из Лондона. Она решила, что, возможно, это дурные вести и Джону не хватает духа прийти и рассказать ей.
И, возвращаясь к известным фактам, мы вспоминаем: в полвторого залаяла собака и таинственная женщина побежала через луг.
Говорю же, я сидел и думал, и мне пришло в голову, что при таких обстоятельствах уж если кто и мог бежать через луг, так это сама Тэйт. Только бежала она не от дома к павильону, а прямо в противоположном направлении. Никто не допускал такой возможности, даже когда у всех подозреваемых женщин в доме нашлось алиби. Я не прошу вас поверить в это, пока не предоставлю вам доказательств; но эта мысль сразу пришла мне в голову. Потому что, понимаете ли, Тэйт проявила простительную наивность и решила посетить эту комнату незамеченной. Она могла пройти через луг. Она могла войти в дверь, ведущую на лестницу (она знала, что там не заперто, потому что видела, как мисс Бохун открыла дверь для Джона, пока все вечером осматривали лестницу), она могла подняться сюда и столкнуться с Джоном. Откуда она знала, – Г. М. чуть повысил голос, – что Джон здесь?
Никто не издал ни звука. Г. М. взъерошил себе волосы, нахмурился и поглубже уселся в кресло, окинув непроницаемым взглядом притихших собеседников.
– Это же просто, верно? Выбросьте из головы мусор, собранный теми, кто сочинял теории лишь для того, чтобы кого-то погубить, и подумайте, как могли развиваться события наиболее естественным образом. Я представил себе Тэйт, полубезумную от страха, или ожидания, или того и другого, надевающую шубу поверх сорочки, сующую ноги в калоши и тайком отправляющуюся за новостями. Я сказал себе: «Вот! Разве она не хотела бы затеять ссору и, возможно, привлечь всеобщее внимание? А что с той собакой?» И тогда я выяснил, что, когда она в первый раз пошла в павильон, собака была не в будке, ее вообще не выпускали весь вечер, и Тэйт не знала ни о какой собаке. Да и с чего бы? Когда она со всеми пошла туда, собака не лаяла. Остальные вернулись. Уиллард опять туда сходил и снова вернулся, и все еще никто не лаял. Так с чего бы ей вообразить, какой начнется тарарам, если она попробует тайком пробраться к Джону?
И вот я представил, как она выходит и насмерть пугается, когда на полпути видит прыгающую на нее большую и опасную эльзасскую овчарку? Дети, что бы вы подумали, если бы услышали что-то подобное и при этом не знали, что собака на тросе и не сможет освободиться, и только слышали, как она бежит за вами? Эта женщина наверняка застыла на месте, потому что не знала, куда идти. Она не знала, бежать ли вперед, или назад, или вообще не двигаться. Возможно, все сразу. И если это не совпадает с тем, что видела миссис Томпсон, я буду весьма удивлен. Итак, она еще колеблется. Ничего не происходит, но она не рискует бежать в павильон, потому что лай слышен сзади. Потом она видит, как мисс Бохун открывает дверь на крыльцо, выглядывает и скрывается в доме. Она не знает, что это может значить, но ей нужно убежище. И вот она рискует пробежать по лугу, пока снег еще идет, оказывается внутри и пробирается вверх по лестнице.
В мозгу Беннета зародилось ужасное подозрение, но он тотчас прогнал его. Кто-то из группы подскочил – внизу на лестнице послышались шаги.
– Кто там внизу? – тихо спросил Джервис Уиллард.
– Там мертвец, – сказал Г. М. – У меня нет необходимости вам говорить. Знаете, кто это? Это Райнгер, Карл Райнгер. Нет, не двигайтесь! Вам всем страшно, потому что невинные думают,
