Но к пониманию написанного это все равно не приблизит.
Вот если бы Фэл знала итальянский!
Итальянский ей ни к чему, вполне хватает английского, испанского и отчасти — не слишком востребованного в большом мире каталонского, куда же запропастилась тетка?
…Через десяток минут они встречаются у стойки регистрации.
— В этом году скудный урожай на таланты и значимые открытия в области науки, — делится своими безрадостными ощущениями Фэл. — Я прослушала список нобелевских лауреатов.
— А я видел здесь итальянского писателя Умберто Эко.
— Он уже был лауреатом?
— Не помню. Кажется, нет.
Габриелю не хочется говорить об автографе, взятом у Умберто, тем более что Фэл не проявила особой заинтересованности. А незнание итальянского не позволит ей помочь племяннику с переводом. К тому же он умыкнул стопку билетов и не успел подложить их обратно, оторвав верхний листок с «io gia di qua».
Пусть уж все билеты останутся у него.
— Ты ведь не бросишь писать мне письма, дорогой мой?..
— Конечно, нет. — Габриель больше не вспоминает о том, что вся их переписка бессмысленна.
— Думаю, теперь мы будем видеться чаще, а не раз в десять лет. Возможно, ты пригласишь меня на свадьбу…
— Ты будешь первой, кому я сообщу об этом, вот только я не собираюсь жениться. Во всяком случае, в обозримом будущем.
— Но рано или поздно…
— Рано или поздно — безусловно.
— Я люблю тебя.
— И я… Очень тебя люблю.
Габриель успел забыть о Фэл-заводике по производству телячьих нежностей. Между тем заводик не обанкротился, а оборудование нисколько не устарело и даже нарастило мощности: Фэл целует его не только в подбородок и обе щеки, но и норовит дотянуться до лба и переносицы.
— Может быть, ты все-таки приедешь ко мне, Габриель? Выкроишь время для старой, одинокой тетушки?
— Мечтаю об этом и буду очень-очень стараться.
…Последующие десять лет проходят почти так же, как
и предыдущие: Габриель не двигается с места, а география его городских путешествий, и без того не слишком разнообразная, сузилась еще больше. Если ранее речь шла о внезапных или запланированных визитах в аэропорт или на железнодорожный вокзал, то теперь нет и этого.
Ни предпосылок, ни поводов.
Вехи, которыми ознаменовано десятилетие, — либо печальны, либо окрашены в нейтральные тона:
— смерть матери
— отъезд из Города постаревшего сеньора Молины. У него обнаружился рак поджелудочной, и он был вынужден расстаться со своим захиревшим мясным бизнесом и с лавкой заодно и отправиться к родственникам на север страны, к Атлантическому побережью
— продажа старой родительской квартиры и покупка маленькой новой — для себя. Мария-Христина палок в колеса не ставила, но заграбастала разницу в сумме
— появление в жизни Габриеля Хосе Луиса Салседо
— прогрессирующий пигментный ретинит у Фэл, но она крепится и относится к ситуации со здоровым фатализмом.
В отличие от Фэл, все ее друзья живы-здоровы. Это же относится к бассету и кошке — случай, совершенно уникальный в зоологии. Габриель все забывает спросить у тетки, возили ли животных в геронтологический центр, чтобы провести исследования и дать хоть какое-то объяснение столь необычному факту долгожительства. Если ситуация не изменится и в дальнейшем, то бассет и кошка вполне заслуженно могут претендовать на место в одном из средневековых бестиариев, где собраны самые фантастические твари.
Хотя магазинчик «Фидель и Че» нельзя назвать особо процветающим, но его дела идут намного лучше, чем раньше, да и круг посетителей расширился. В основном благодаря сигарам. Идея, в свое время поданная Фэл, упала на благодатную почву. Габриель, отбросив свое привычное благоговение перед отцовскими хьюмидорами и сигарами, в них хранящимися, перенес всю коллекцию в магазин. Несколько (особенно выдающихся с художественной точки зрения) ящиков стоят прямо на витрине, привлекая туристов, охотников за экзотическим антиквариатом, завсегдатаев блошиных рынков и просто зевак. А полки над прилавком теперь гордо именуются отделом HABANOS[31] и заполнены коробками с сигарами — от элитных сортов до самых демократичных.
Габриель уже подумывает о том, чтобы освободить для «Habanos» одну из стен, занятых книгами. А то и две.
Все это стало возможным благодаря Хосе Луису Салседо.
Габриель все-таки написал ему письмо на Кубу, и оказалось, что Фэл была недалека от истины. Хосе Луис и его покойный отец когда-то давно приятельствовали и даже считались близкими друзьями. Хосе начинал как самый обыкновенный торседорес на прославленной фабрике «Эль Лагито». Он был одним из тех, кто в шестьдесят шестом крутил сигары, созданные специально для Фиделя, — «Соhiba». Тогда — не то что сейчас (хотя и сейчас «Cohiba» поставляются на рынок в ограниченном количестве); тогда эти сигары могли попробовать только главы государств и высокопоставленные дипломаты. Им «Cohiba» преподносились в подарок.
А Хосе Луис до сих пор работает на «Эль Лагито», но уже не как торседорес: он занимает пост в экспортном отделе.
Еще в молодости Хосе был необыкновенным, жадным до знаний человеком. На почве жажды знаний и возможного расширения горизонтов они и сблизились с отцом, отец же привил Хосе любовь к книгам. Хотя до сих пор Хосе больше нравится слушать, чем читать самому, но, как ты сам понимаешь, чико,[32] времени нет ни на то, ни на другое.
При помощи Хосе (кем бы я был, если бы отказал сыну своего старого друга?) Габриелю удалось наладить небольшой канал сигарных поставок: тоненький ручеек, которому нет необходимости становиться полноводной рекой, — важно уже то, что он не пересыхает.
Воды ручья принесли Габриелю несколько коробок дорогих «Cohiba» и несколько коробок «Siglo 6», «Linea Clasiса» и «Linea 1492» — последние появились в 1992 году, в честь 500-летия открытия Америки Колумбом.
Письма от Хосе приходят намного реже, чем сигары, и представляют собой полную противоположность письмам Фэл.
Они очень короткие и легко умещаются на открытках с видами старой Гаваны. Еще на открытках изображены огромные сжатые кулаки, символизирующие готовность умереть за patria,[33] кубинский флаг, а также Фидель и Че (куда же без них!).
Они написаны не слишком уверенным почерком — видно, что человек, их отправивший, не часто берет в руки ручку.
В них в основном задаются вопросы, касающиеся сигар:
какие сигары курят в семье Габриеля
какие сигары курит девушка Габриеля
какие сигары курит сам Габриель
что чувствует Габриель, когда закуривает сигару
что чувствует Габриель, когда оставляет ее умирать в пепельнице
как много людей из окружения Габриеля курят сигары
как много людей курят сигары вообще.
Есть и просто вопросы («как ушел из жизни твой отец, чико?», «когда, наконец, мир соберется с силами и раздавит американскую гадину?») — но таких меньшинство.
Хосе был женат, но жена умерла много лет назад, а сын с невесткой сбежали во Флориду и теперь навсегда вычеркнуты из его сердца. Осталась только внучка, единственная отрада старости. Замечательная девчушка, учится в университете на втором курсе и втихаря покуривает крепчайший «Bolivar».
Хосе не против «Боливара» и не против того, что он крепкий, но, как патриот, предпочел бы, чтобы внучка курила сигары фабрики «Эль Лагито».
Габриель поддакивает старику из-за океана, но в душе он — на стороне отвязной студентки: ассортиментная линейка предпочтений должна быть как можно более длинной.
Чтобы потрафить Хосе Луису — обладателю (как предполагает Габриель) тяжелого и вздорного характера, он выдает себя за большого друга «Cohiba», который начинает день с сигары, проводит его с сигарой и заканчивает — тоже с сигарой. Он вешает старику лапшу, что с детства слышал имя легендарного Хосе Луиса Салседо — и оно всегда было окружено почтением и благоговением и перекатывалось на языке с легкой грустью.
Неизвестно, верит ли этому старик: в открытке с видом Оружейной площади он написал: «Твой отец, чико, ни разу не дал знать о себе, а все мои письма к нему вернулись нераспечатанными». Изворотливый Габриель тут же находит объяснение и этому прискорбному факту. Он сочиняет душещипательную историю о тяжелых временах в Испании семидесятых и о том, как отца, который не скрывал своих симпатий к революционной Кубе, преследовали власти.
Должно быть, фантазии Габриеля выглядят убедительными: через месяц на его имя приходит довольно внушительная бандероль. В ней оказывается коробка отменных «Cohiba» (уж не тех ли, что крутят специально для Фиделя?) и густо исписанный листок.
Почерк на листке не принадлежит Хосе Луису, Габриель хорошо его изучил.
