Он поднялся с кресла и стоял теперь перед камином; огонь ярко высвечивал его худощавую фигуру в черном, с белыми волосами и бесцветными глазами. В голосе викария зазвучала прежняя мягкость.
-- Будь вы просвещенным человеком, вы бы поняли, -- произнес он. -- Но вы женщина, живущая в девятнадцатом веке, и поэтому моя речь кажется вам странной. Да, я причуда природы -- чужак и по облику и по мыслям. Я из другого мира, не принадлежу этому веку. Я родился с недобрыми чувствами к своему времени и к роду людскому. В девятнадцатом веке нет мира душе. Покой неведом ей. Покоя не сыщешь более даже на болотах среди холмов. Я надеялся обрести мир в Церкви Христовой, но ее догмы внушили мне отвращение. Да и вся эта религия выросла из сказки. А сам Христос -- лишь выдумка, кукла, порождение человеческой фантазии. Впрочем, об этом мы поговорим позже, когда состоится бегство, а погоня останется позади; когда улягутся страсти и волнения. У нас впереди целая вечность. Но по крайней мере в путь мы отправимся, как те свободные и вольные существа из стародавних времен, не обременяя себя ничем -- ни повозкой, ни поклажей.
Мэри смотрела на него, крепко вцепившись в ручки кресла.
-- Я не понимаю вас, мистер Дейви.
-- Вы отлично меня понимаете. Вы не могли бы не догадаться, что это я убил хозяина "Ямайки" и его жену. Да и разносчик не остался бы жить, знай я, что он там. За время моего рассказа вы, конечно же, составили себе полное представление об этом деле. Теперь вы знаете, что это я направлял все действия вашего дяди и что главарем он был лишь номинально. Он, бывало, сидел здесь со мной по ночам в том кресле, где сейчас сидите вы, а на столе перед нами была разложена карта Корнуолла. Когда я разговаривал с ним, Джосс Мерлин, гроза здешних мест, мял в руках шляпу, теребил прядь волос. Рядом со мной он был, как несмышленый ребенок, беспомощный без моих указаний. Несчастный шумный громила, который не знал, где "право", а где "лево"! Тщеславие напрочь приковало его ко мне. Чем большим злодеем он слыл среди своих сообщников, тем больше гордился этим. Удача сопутствовала нам, и он верно служил мне. Никто не знал, что он связан со мной. Вы, Мэри Йеллан, встали на нашем пути. Вы с вашими широко раскрытыми вопрошающими глазами, вашим дерзким любопытством вторглись в нашу жизнь, и я понял, что конец близок. Как бы то ни было, в нашей игре мы дошли до опасного предела, пора было прекратить ее. Как же вы меня изводили своим мужеством и совестливостью, и как я... восхищался вами! Конечно, вы не могли не услышать, как я прятался в пустой комнате трактира. А потом вы пробрались на кухню, а оттуда в бар и увидели веревку под потолком -- все это было предопределено. Тогда вы впервые бросили нам вызов. А затем вы тайком через болото последовали за дядей, который шел на встречу со мной у Раф-Тора, и, потеряв его в темноте, натолкнулись на меня и посвятили в свои тайные тревоги. Что ж, я стал вашим другом, разве нет? Дал вам добрый совет. Поверьте мне, сам мировой судья не сумел бы дать лучшего. Ваш дядя ничего не знал о нашем странном союзе, да и вряд ли сумел бы правильно понять меня. Он сам виновен в собственной гибели. Всему причиной его неповиновение. Я кое-что знал о ваших намерениях, что вы готовы выдать его при первой возможности. Ему не следовало давать вам повода. Тогда со временем ваши подозрения рассеялись бы. Так нет же, в канун Рождества он соизволил напиться до чертиков и учинить такое, на что способен лишь последний болван и дикарь. Тут уж, конечно, вся округа встала на дыбы. Тогда мне стало ясно, что он себя выдал, и, когда ему набросят петлю на шею, он выложит свою козырную карту и назовет имя подлинного главаря. Поэтому он должен был умереть, Мэри Йеллан, а с ним и ваша тетя -- его верная тень. И, будь вы в то время в "Ямайке", вы бы тоже... Нет, вы бы не умерли.
Наклонившись к ней, он взял ее за обе руки и потянул к себе. Они стояли лицом к лицу.
-- Нет, -- повторил он, -- вы бы не умерли, вы бы уехали со мной, как уедете сейчас.
Она заглянула ему в глаза, но прочесть в них ничего не смогла. Они снова были холодны и лишены какого-либо выражения. Но по тому, как он крепко сжал кисти ее рук, она поняла, что ей не вырваться.
-- Вы ошибаетесь, -- произнесла она, -- вы убили бы меня тогда, как убьете теперь. Я не поеду с вами, мистер Дейви.
-- Смерть, но не бесчестие? -- проговорил он. Маску его лица прорезала тонкая линия растянувшихся в улыбке губ. -- О нет, я не поставил бы вас перед подобным выбором. Вы представляете себе жизнь по старым книгам, в которых злодей прячет под старой одеждой хвост, а из ноздрей его вырывается пламя. Вы показали себя опасным противником, и, отдавая вам должное, я предпочел бы, чтобы вы были на моей стороне. Да и как можно погубить вашу молодость и привлекательность! Прежде нас связывали узы дружбы. Со временем мы смогли бы восстановить их.
-- Вы вправе обращаться со мной, как с глупым ребенком, мистер Дейви, -- горячо заговорила Мэри. -- Я дала вам к этому повод еще в тот вечер, когда натолкнулась на вас на болотах. Та дружба, что была между нами, обернулась для меня на самом деле насмешкой и бесчестием. Вы невозмутимо давали мне советы, когда на ваших руках едва обсохла кровь невинного человека. Мой дядя был, по крайней мере, честнее. Он терзался. Каких мук ему стоило хранить тайну этих страшных преступлений, даже когда он был трезв. Он не знал покоя ни днем, ни ночью: он бредил во сне. Но вы... вы облачились в одежды священника, прикрылись святым распятием... О, вы знали, как отвести от себя подозрение! И вы говорите мне о дружбе!
-- Ваш протест, ваше отвращение вызывают во мне еще большее восхищение вами, Мэри Йеллан, -- отвечал он. -- В вас есть огонь, какой горел в женщинах прошлого. Потерять вас невозможно! Не будем сейчас касаться религии. Когда вы узнаете меня лучше, мы еще вернемся к этому. Я расскажу вам, как, чтобы уйти от самого себя, я стал искать спасения в Христианстве. Но обнаружил, что и оно построено на ненависти, ревности и жадности -- всех пороках цивилизации, от которых был свободен и чист старый языческий мир. О, какую горечь я испытывал! Бедная Мэри, обеими ногами стоящая в девятнадцатом веке, отчего так изменилось выражение вашего дерзкого и живого, как у фавна, лица?! Как растерянно глядите вы на меня -- того, кто сам называет себя уродливой причудой природы, не достойным жить в вашем маленьком мире. Решайтесь! Накидка висит в холле. Я жду.
Она отстранилась от него, инстинктивно прижимаясь спиной к стене, и глянула на часы. Но он продолжал крепко держать ее за обе кисти, еще сильнее сжимая их. Голос, однако, звучал все так же мягко:
-- Поймите, мы одни. Все равно никто не услышит ваших вульгарных воплей. Добрая Ханна сидит сейчас у себя в домике у камина. Он по другую сторону церкви. Я сильнее, чем может показаться. Бедный хорек только выглядит маленьким и хрупким, но пусть это не вводит вас в заблуждение. Ваш дядя знал мою истинную силу. О, я совсем не хочу причинить вам боль, Мэри Йеллан, испортить вашу красоту. Но если вы станете сопротивляться, мне придется пойти на это. Решайтесь же! Неужто вас оставил дух приключений, столь присущий вашей натуре? Где ваше мужество и отвага?
Мэри знала, что в запасе у него очень мало времени. Как бы умело он ни скрывал свое нетерпение, лихорадочный блеск глаз и плотно сжатый рот выдавали его волнение.
Часы показывали половину девятого. Джем уже должен был встретиться с кузнецом из Ворлеггана. Оттуда до Олтернана миль двенадцать, не больше. Он-то быстро сообразит, как действовать, не то что она. Девушка напряженно думала, стараясь все взвесить. Если она отправится с Фрэнсисом Дейви, то невольно задержит его: с ней ему придется ехать медленнее, да и скрыться будет труднее. Их скоро выследят и догонят. Он не мог не учитывать этого и все же шел на риск... Ну, а если она откажется, то как бы он перед ней сейчас ни рассыпался, долго возиться с ней ему некогда. Прикончит на месте одним ударом ножа -- и все тут.
Он называл ее отважной, одержимой жаждой приключений. Ну что ж, ничего другого не остается, как показать ему, на что она может отважиться. Если уж на то пошло, она тоже готова поставить жизнь на карту. Коли он и впрямь душевнобольной, как она полагала, его безумие его же и погубит. Но даже будь он в здравом уме, ему все равно так легко не выпутаться. Как бы глупа и наивна она ни была и как бы ни был умен и изощрен он, она так или иначе будет ему помехой. На ее стороне правда и вера в Бога. Он же -- конченый человек, сам навлекший на себя погибель. Решено! Она посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась.
-- Ну что ж, я поеду с вами, мистер Дейви, -- сказала она, -- но очень скоро вам придется пожалеть об этом. Я стану жалом в вашей плоти, камнем, о который вы споткнетесь.
-- Друг или враг -- все равно. Едем же, -- ответил он. -- Пусть вы повиснете камнем у меня на шее -- за то я стану любить вас лишь сильнее. Скоро вы перестанете обращать внимание на условности, что всосали с молоком матери, освободитесь от пут. Я научу вас жить, Мэри Йеллан, так, как жили люди четыре тысячи лет назад.
