— Но вы сами отметили мне пропуск на выход! И поставили печать!
Он легкомысленно отмахнулся:
— У каждого нормального афериста в кармане не менее пяти печатей. В том числе и бюро пропусков Белого дома. С МВД в этом вопросе лучше не рисковать на входе. Но на выходе можно. А подпись Свиридова я скопировал со своего пропуска. Так-то.
— С ума можно сойти! Но на кой черт вам понадобилось городить всю эту ерунду?
— Милая моя, — он протянул руку к моей коленке, но я так резко дернулась в сторону, что он воздержался от дружеского похлопывания по любой из частей моего тела. — Это очень большие деньги. Вы даже не представляете себе какие! Одного процента от суммы хватит на восстановление целой бывшей союзной республики. Ради таких деньжищ стоит изворачиваться.
— А вы что, — нервно усмехнулась я, полагая, что сейчас он затронет неприятную тему — дележа денег, — вы решили помочь восстановлению нашей страны.
— Отнюдь. Я помогаю только себе.
— Кстати, как вас зовут?
— Большинство называет меня Умберто, — на сей раз он улыбнулся мне вполне добродушно.
Однако у меня ноги вмиг похолодели.
— Ум-ум-мберто? — проворчала я одеревеневшим языком. — Тот, о котором…
Он утвердительно кивнул и еще раз улыбнулся. Он был тем самым Умберто, к чьей помощи собирались обратиться парни в коричневых пиджаках как к последнему средству, которое помогло бы им развязать мой язык. Умберто — скорее всего, он этот… как их называют у бандитов, ну палач, что ли. Господи, ведь именно о палаче предупреждал меня ныне покойный владелец обувной фабрики в Болонье — господин Мигель Мария Коксель.
— То есть… то есть… ох!
— Вы хотите знать, намереваюсь ли я причинить вам физический вред?
— Ну… — сердце мое колотилось в предынфарктном режиме, — что-то вроде…
— Отнюдь. Вы нужны мне живой и максимально здоровой. Можете выдохнуть.
— Но тогда что?
— А вы как думаете? — его глаза превратились в светящиеся щелочки.
— Деньги?
— Точно. Не просто деньги, а очень большие деньги.
— Но ведь вы — человек Храма.
Он скорчил недовольную гримасу:
— Послушайте, я всегда был половой тряпкой Храма — средством для влажной уборки. Вот и все. И однажды я сказал себе: друг мой Умберто, ты можешь наконец поработать и на себя. Ты много сделал для Храма, тебе это зачтется.
— Вы же идейный человек! — вырвалось у меня. Я вспомнила Исаака.
— Идейный! — он фыркнул. — Мои руки в крови по локоть. И все только за идею. Куда привела нас эта идея? В банк? Распродажа древних тайн, которая длится на протяжении веков с самых первых Крестовых походов — это, по-вашему, достойная идея, ради которой следует умирать, а тем более жить? Господи, тайна Святого Грааля. Вы хоть знаете, что держали в руках этот самый Грааль, то есть философский камень?
— На дискете формула? — Я почувствовала воодушевление. Боже мой, моих рук коснулась легенда.
— Точно. Из сотни банковских счетов соткана формула вечной жизни и процветания. То, что превращает в золото даже воду. Огромное количество денег, нетронутые сокровища Храма. Вот что на дискете. И это вы держали в руках. Большое счастье, что не потеряли.
Теперь меня постигло разочарование. Ну надо же! Я уже почти поверила во всякую несусветную чушь о существовании философского камня, шапки-невидимки и иже с ними. Это странное ощущение, словно ты вернулся в детство и тебя вновь окружает знакомое ежеминутное предвкушение чуда. И вдруг все разрушилось. Деньги — вот что нами движет, когда мы вырастаем. Философский камень взрослой жизни — обыкновенные деньги.
— Чего вы добиваетесь? — я отвернулась и посмотрела в окно.
— Интересный вопрос. Вы-то как сами думаете?
— Я ищу выход из своей непростой ситуации. Если поразмыслить, то получается, что меня по-любому убьют. Ну, остается рассчитывать только на слово. И раз мне дал слово один из «коричневых пиджаков», что меня не тронут, я хочу вернуть дискету Храму. А вдруг проканает?
— Вы в это верите?
— Не так чтоб очень…
— Я бы на вашем месте вообще не верил.
— Значит, вы хотите денег?
Он снова растянул губы в неприятной улыбке:
— Разумеется.
— Но какие гарантии, что после того, как у меня в руках окажется дискета, я останусь жива?
— Никаких.
— Не понимаю.
— Что толку мне давать слово, что я вас не убью. Вы же не поверите. Но у меня есть несколько доводов в мою пользу. Во-первых, мне не нужно вас убивать. Количество денег располагает к великодушию. Полной суммы мне не нужно, она слишком велика. Если мы поделим ее поровну, хватит и нам, и нашим далеким потомкам. Во-вторых, я могу помочь вам добраться до банка и скрыться, когда дискета будет у вас в руках. Нам необходимо добраться до безопасного места, где есть компьютер с подключением к Интернету, — разумеется, место должно быть максимально удалено от Италии. Без меня вам будет сделать это намного сложнее, я бы сказал, вы этого просто не сделаете. Я знаю храмовников как себя. Я знаю, как можно уйти от них, а вы — нет. Так что польза от меня очевидна. В-третьих, я не могу открыть счетов, потому что не знаю кода. А вы мне его не скажете, как бы я вас ни пытал, потому что код — это ваша единственная надежда на безопасность. Ну а когда мы доберемся до безопасного места, вы откроете дискету, и мы перераспределим деньги на наши счета, вступит в силу пункт первый.
Мне действительно не нужно так много денег. И вам столько не нужно. Кстати, следующей нашей заботой будет настолько измениться да так спрятаться, чтобы ни один храмовник нас не отыскал. Тут я тоже могу оказаться вам полезен, поскольку, как это странно ни звучит, изменить себя и сохранить это в полной тайне практически невозможно. Всегда найдется болтливый язык, который поможет раскрыть ваш секрет. Не сейчас, а лет через десять. Всю жизнь ходить под прессингом — это страшная участь. Я сам настигал человека, совершившего преступление против Храма еще до моего рождения. Когда он меня увидел, я понял, что он ждал этого момента многие годы. Поверьте, это ужасно.
— Послушайте, вы уже запугали меня до корней волос, чего вы добиваетесь? Хотите половины суммы? Склоняете меня пойти против Храма?
— Именно. Что вы теряете? Разве есть у храмовников хотя бы одна причина оставить в живых свидетеля своего существования?
— Да. Моя добрая воля.
— Я помню мужчину, который принес наблюдателю выкраденный (не им, кстати) средневековый документ. Какую-то ерунду, книгу с хроникой событий пятнадцатого столетия. По большей части выдуманной хроникой, к слову сказать. Через три дня мужчину нашли задушенным. Он принес книгу по доброй воле, и какова была благодарность Храма?
— Но может быть, у них были свои причины…
Свиридов, то есть Умберто хмыкнул:
— Конечно, были. Поймите, они живут по другим принципам. Они хранители, а потому главная цель их жизни — сохранить тайну. Это их религия. И в ней нет места ни милосердию, ни справедливости — они все зомбированы этой своей идеей сохранности тайн. У них же это передается из поколения в поколение. Они так воспитаны. Их и людьми-то назвать сложно, настолько все человеческое в них атрофировано. Думаете, они примут вас в свои ряды и вы сможете продолжить роман с вашим дорогим Ильей. Ничего подобного. Они никого не принимают в свои ряды.
— Но Исаак мне рассказывал о расколе, о том, что принимали в Храм за деньги.
— Принимали в послушники. Делали вид, что посвящают в тайны, выманивали деньги и убивали. То была преступная ветвь Храма. Теперь и такой нет. Теперь возрождается старая школа — маниакальное служение делу. Все. И делу служат только свои. Чужих — не допускают. Все как в Средние века.
— А вы? Почему вы не впитали с молоком матери устои Храма?
— Я… — Умберто поморщился. — …наверное, потому что я — полукровка. Моя мать — потомственная храмовница из касты воинов. Отец был принят в число послушников. Он был просто любопытным богачом, которому наскучили светские забавы, и его потянуло на приключения. Я был обречен с рождения. Отцу это не особенно нравилось, отсюда и неоконченное оксфордское образование. Но потом я хлебнул. Меня насильно забрали с третьего курса университета, поместили в школу воинов. Мне пришлось жить так, как предписывали правила Храма. Особенно после того, как отца нашли в его спальне… в общем, сейчас не стоит.
— Я не понимаю, зачем вам все это. Вы наверняка унаследовали от отца его богатство. Деньги вам не нужны.
— Мать не вела дела. Семья уже много лет как разорена. Меня содержал Храм. К тому же я больше не хочу продолжать то, чем занимался. У меня появился шанс спастись. Зачем им пренебрегать. И если вы не против, я бы хотел продолжить путешествие. У нас мало времени.
— Последний вопрос: откуда вам так хорошо известен русский язык?
