Было одиннадцать часов, когда я вернулся в комнату. Сильно чувствовалась усталость, но заснуть никак не мог. В полночь раздался телефонный звонок. Я поднял трубку.
— Страдаете бессонницей?
Это был тот же голос.
— Вы думали над тем, что я, сказал?
— Вы с ума сошли?
— Нет. Просто предупреждаю…
— Не пойму, о чем.
— Не прикидывайтесь. Вы начинаете верить в мои слова. Кстати, когда состоится встреча с дорогими родственниками…
— Идите к черту!
Я бросил трубку, но еще успел расслышать неприятный смех. Немедленно позвонил на телефонную станцию гостиницы.
— Опять мне звонили из телефона-автомата?
— Нет, сударь. На этот раз из города.
— Благодарю.
— Если еще будут спрашивать…
— Не соединяйте. Я хочу спать.
— Будет исполнено.
Что за цели преследует это странное создание — мужчина или женщина — со своими «предупреждениями»? Я опять подумал о «нейтральном» господине Аргирисе. Пока только ему подходит голос.
Завтра попытаюсь встретиться со своими знаменитыми родственниками.
Вчера вечером Афины еще не надели свое самое нарядное платье: над Салоникским заливом нас ожидала довольно сильная гроза, а в аэропорту влажный острый ветер. Однако в это утро Афины вернули свой облик, а весна оказалась самой прекрасной в мире. На рассвете меня разбудили теплые лучи золотистого солнца. Я встал и открыл окно: Площадь Конституции купалась в ярком свете, голуби образовали веселый непрерывно движущийся ковер перед Памятником Неизвестному Солдату и казалось, что Акрополь медленно плывет по голубому небу столицы. Я глубоко вздохнул. Вчера я еще не осознал, но сегодня стало ясно, что я вернулся в любимый город, который, невзирая на долгое отсутствие, был моим городом…
Насвистывая какую-то мелодию, я вошел в ванную комнату. И уже под холодным душем вспомнил о двух телефонных разговорах. Теперь они казались незначительными и потешными.
В хорошем настроении я спустился в бар и с аппетитом съел первый завтрак. За соседним столом Александрос Аргирис пил фруктовый сок. Теперь, при дневном свете, его лицо казалось осунувшимся, светлые кудри — крашеными, а порок был еще очевиднее.
Мы поприветствовали друг друга, я закончил завтрак и вышел из гостиницы.
Швейцар, разодетый в пышную форму, низко поклонился.
Я отправился к адвокату семьи, что, собственно, и было причиной путешествия в Афины.
Меня ждали. Представительная секретарша пригласила в кабинет, отделанный ценным деревом и полный книг с золотистыми переплетами, Апостолос Мелахринос, семейный адвокат, остался таким же, каким я запомнил его во время последней встречи: самодовольным, внушительным, светским человеком.
— Очень рад вас снова увидеть, дорогой господин Никодемос. Когда мы встречались в последний раз, это было…
— Вскоре после оккупации. В 1946 году…
— Прошло столько времени… Я постарел, а вы…
— И я начал стареть.
Апостолос Мелахринос сменил светский тон на профессиональный:
— Как писал, ваш покойный дядюшка…
Он повторил известную мне историю, как мой покойный дядюшка, брат матери, который никогда не одобрял ее брак с отцом и не вступал в их дом, сделал меня своим наследником.
— Никодемос поставил и несколько условий.
— Если вы не против, обсудим их позже, господин Мелахринос. А сейчас расскажите, пожалуйста, то, что знаете о моем родственнике. Кажется, он женился незадолго до смерти…
— За год…
— На женщине…
— На двадцать пять лет моложе него. Вы с ней не знакомы?
— Нет, ведь я отсутствовал все это время…
— Я думал, может быть, за границей во время какого-нибудь их путешествия…
— Дядя избегал любой встречи со мной. Честно говоря, я удивился, получив известие о наследстве.
— Дядя вас любил. Значительно больше, чем вы можете представить. Мы были друзьями много лет. Припоминаю, как он, когда вы еще были ребенком, водил меня в городской сад, только для того, чтобы посмотреть на вас издалека. Да, мой милый, — Мелахринос вздохнул, — он очень вас любил, так же как любил и вашу незабвенную матушку.
— Он эту любовь никогда не проявлял.
— Он был очень упрямым человеком, с нежными чувствами, но упрямым. И сильно переживал из-за этого. Незадолго до своей ужасной кончины…
Я прервал:
— Почему «ужасной кончины»?! Ведь скоропостижная смерть в результате сердечного приступа самая легкая?
— Сердечного приступа?
Мелахринос вынул очки и начал их протирать.
— Разве он не умер в результате сердечного приступа? Так писали газеты, так же написали и вы…
— А… да…
Поведение его показалось странным.
— Разве не это причина смерти? — раздраженно спросил я.
Адвокат надел очки, как будто в них легче говорить правду.
— Нет, — ответил он.
— Однако…
— Собственно, с вами я могу говорить открыто. Он всегда считал вас своим единственным сыном. Нет… Ваш дядя не умер от сердечного приступа. Ваш дядя…
— Что же произошло?
— Он был убит…
Я не поверил — а газеты, письмо, все остальное…?
— По крайней мере, я полагаю, что он был убит, — добавил Мелахринос.
— Кем?
— Не могу сказать, так как не имею доказательств.
— Но у вас есть подозрения…
— Да. Ваш дядя был отравлен. Мы старались избежать скандала и придумали версию с сердечным приступом.
— Но как? Это невозможно. А полиций? Разве полиция не вмешалась?
— Почему? Вмешалась.
— И что?
— Они ничего не обнаружили. Была принята гипотеза, что дядюшка перепутал снотворное с ядом. Смерть рассматривалась как несчастный случай. Для знакомых же и газет он умер от сердечного приступа.
Адвокат волновался.
— А сами? Вы верите в несчастный случай?
— Я же сказал, нет.
Я знал Апостоласа Мелахриноса еще ребенком. Это был серьезный, уравновешенный человек, очень сдержанный в своих высказываниях.
— Кто убил его?
Он молчал. Кажется, я начал понимать.
— Жена моего дядюшки, какая она?
— Очень молода. На двадцать пять лет моложе Тимотеоса Констаса.
— Все находят ее чрезвычайно привлекательной.
— А вы?
— Она обладает какой-то красотой, которая…
Ему было тяжело продолжать.
— Которая вас пугает?
— Которая… не в моем вкусе.
— А как она относилась к мужу?
— Тимотеос никогда не жаловался.
Не надо быть хорошим психологом, чтобы понять — Апостолос Мелахринос не питал симпатий к жене Тимотеоса Констаса и старался скрыть это.
— Вы считаете ее прекрасной женой?
Он уклонился от прямого ответа:.
— Я не считал этот брак удачным.
— Потому что она намного моложе?
— И поэтому тоже.
— По какой еще причине?
— Магда Констас женщина… которая не очень подходила вашему дядюшке.
— Магда изменяла ему?
Он не спеша закурил.
— Думаю, да, — ответил наконец Мелахринос.
— И Тимотеос Констас знал это?
— Нет. Тимотеос Констас ничего не знал.
Я поднялся, сделал несколько шагов и остановился перед адвокатом.
— Господин Мелахринос, почему нам не говорить откровенно? Вы подозреваете, что дядя убит своей женой?
Он не ответил. Некоторым образом, я получил ответ на свой вопрос.
Я никогда не видел Магду Констас, ничего не знал о ней, не знал даже девичьей фамилии. В роскошном кабинете адвоката пытался представить, как выглядит эта женщина. «Все находят ее чрезвычайно привлекательной», говорил Мелахринос. Молодая, красивая, неверная.
— Как он умер?
— Утром нашли мертвым в своей комнате. В ту ночь у него собрались друзья. Мы разошлись в полночь. Ваш дядя был хорошо настроен. А утром неожиданно позвонила Магда. Я немедленно приехал.
Я слушал рассказ адвоката с противоречивыми чувствами. Для меня Тимотеос Констас человек близкий и в то же время далекий. Мать любила его, восхищалась им, но страдала из-за его упрямства. Она очень хотела помириться, но Констас был неумолим: он не простил сестре ее брака. Теперь же я узнаю, что этот суровый и строгий дядя любил меня, как сына.
— …Я подошел к кровати, — продолжал Мелахринос. — Рядом, на ночном столике, стоял пустой флакон из-под снотворного. Магда была встревожена. Она рассказала…
Я слушал молча. Магда рассказала о том, что произошло. Перед сном супруги немного побеседовали. Потом Магда пошла в ванную комнату, муж лег в свою кровать — они спали в одной комнате, но на разных кроватях. Когда она вернулась, увидела на столике стакан и рядом флакон. «Не могу заснуть, поэтому принял снотворное», — объяснил Тимотеос. Констас страдал бессонницей и часто пользовался снотворным. Утром, проснувшись, Магда удивилась тому, что муж еще спит — он всегда очень рано вставал. Она окликнула — ответа не последовало. Тогда она встала, приблизилась к мужу и с ужасом констатировала, что Тимотеос Констас мертв.
